Как запорожец, в желтых трусах с синими лампасами, ворвался он на обширную, залитую ярким светом веранду.

Шумел черный океан, выныривали дельфины и барракуды, а из ослепительного пространства, уставленного чем-то белоснежным, Шурочка звала рукой. Ваське почудилось, что это гигантская коммунальная спальня, где можно прилечь на любую более-менее свободную кровать. Вокруг большинства сидели полуобнаженные люди, готовясь, как видно, ко сну. И Шурочка поджидала у длинного двуспального ложа, на котором виднелись фрукты, овощи и столовые приборы. Особо не вдаваясь, Васька растянулся на белой простыне, положив под голову полдыни. Какие-то козероги и раки блуждали по глубокому небу. Слышалась французская речь канадских лесорубов и лесорубш. Небесная дева склонялась над ложем и влекла-влекла в объятия, слегка покалывая в задницу вилкой.

– Васенька, Васенька, чего же на столе дрыхнешь? Слезай, слезай, дорогой. Постыдись иностранцев!

Васька сполз на стул и очутился в ресторане.

«Телепортация»! – думал он расслабленно. – Знаю секрет. Одна лишь сила способна. Из ресторана в койку. И обратно. Женский голос. Манящий голосок небесной Шурочки».

Окольцованное утро

В серый парусиновый предрассветный час Васька выполз из номера. В здешнем пространстве он еще не освоился и пошел наугад сквозь бамбуковую рощу. Вдоль дорожки горели средневековые факелы, а в небе кое-какие звезды. Было влажно и покойно. И не слышалось покуда сигналов похмелья. Тропинка вывела к бассейну закоулистых форм, и Васька, как многоэтажный дом от направленного взрыва, рухнул в теплую ручную воду.

По берегам ходили маленькие служители, вылавливая сачками листья магнолий. Они приветливо кивали и махали руками – мол, плыви, брат, плыви, верным румбом идешь.

И Васька и плыл, и шел, разводя руками розовые и белые лепестки невиданных размеров, и бассейн был нескончаем. Казалось, можно добраться до Курильских островов. И правда, впереди в сиянии огней появилась земля обетованная.

Конечно, изящнее всего открывать новые земли стилем баттерфляй. При каждом выныривании все ближе к цели и успеваешь захватить глазом ровно столько деталей, чтобы было время осмыслить при каждом погружении. Но тут вышла осечка. Васькин глаз одним махом открыл ряд разнокалиберных бутылок. Возможно ли осмыслить это на рассвете, посреди бассейна? Пред ним из темных вод поднималась стойка бара, откуда бармен, как опытный лоцман, подавал знаки.

– Гуд морнинг! – сказал он радушно, когда Васька подгреб к причалу, – дринк?

Васька хотел объяснить, что в таком виде, как, впрочем, и в остальных, у него с деньгами плохо, но вдруг решил хлопнуть рюмочку, да и утечь под водой в укромные уголки бассейна, схорониться под листом магнолии – пускай ищут!

О, как мило юркнула маленькая округлая рюмочка! Как мышка в норку! Какая-нибудь коническая, граненая была бы неуместна, нарушила гармонию тела, погруженного в воду. Но округлая, каплеобразная!

– Алкоголизм! – воскликнул Васька. – Хоть слово дико, но мне ласкает слух оно!

Из каких глубин выплыла эта известная поэтическая строка? Кто знает, возможно, воды бассейна передали информацию, оставленную предыдущими пловцами. Видать, тут плавали интеллектуалы, со знанием языков, поскольку Васька чисто брякнул:

– Джин-тоник, плиз!

Бармен налил, да и «плиза» добавил через край.

Небо после предрассветного обморока обретало здоровый розовый цвет, и за пальмами уже проглядывал громадный залив, от которого вверх по холмам да горам поднимался город Акапулько. Далекое, еще полусонное, движение угадывалось на улицах. Гасли фонари и окна в домах. Бесшумно и медленно отваливали в море белые рыбацкие лодки. Наверное, многие натянули штаны, причесались, почистили зубы. А Васька, черт его подери, сидел, как беременная жаба, в воде и хлестал водку разнообразного происхождения.

Вряд ли, вряд ли это вызовет симпатию у любого здравомыслящего. А что бы, к примеру, сказала Васькина мама, узрев его на заре мексиканского дня? Представить невозможно. Впрочем, нельзя судить строго того, чей дух гуляет в окрестностях вулкана, того, кто одержим кроликом Точтли. Можно только пожалеть, учитывая, что человек этот мучительно обдумывает план подводного бегства, в то время как солнце озаряет бассейн, уничтожая укромные уголки, высвечивая дно, выложенное керамической плиткой с изображениями дельфинов, крабов, русалок и нептунов.

«Запросто проткнет гарпуном, – размышлял Васька, глядя на миролюбивого бармена. – Все они такие с виду. А как до денег дойдет!»

– Мани? – спросил он, залезая в трусы и намекая, что там – пруд-пруди.

– Ноу мани! Бразалета, – и бармен указал на голубой браслет, прочно сидящий на левой Васькиной руке.

Откуда взялся? Такими окольцовывают пернатых, дабы проследить пути миграции. А может это тайный передатчик? И на чьем-то электронном пульте запечатлен весь проделанный Васькой маршрут. Или взрывное устройство? Пара минут и – прощай Васька Прун – собирайте по пальмам. Спешно опрокинув рюмку, он понюхал браслет и прислушался. Что-то тихонько и отдаленно потикивало. Часы на руке бармена! Голубой браслет молчал, не сознаваясь. Как бы то ни было, Васька видел его впервые.

Такое, признаемся, бывает с пьющими. Вдруг обнаруживают, что жевать неудобно и слышимость плохая. При ближайшем же рассмотрении оказывается – выбиты два зуба, а на голове шапочка Гиппократа.

«Неисповедимы пути. Может, тут в ходу бартерные сделки?» – и Васька попытался содрать браслет, но тот не поддавался, растягиваясь и впиваясь пластмассово в кисть.

– Ноу, ноу! – переполошился бармен. Энергичными жестами он втолковал, что браслет – неотъемлемая часть Васьки.

– Так в чем дело? Мани?

– Ноу-ноу, – устало повторил бармен. – Бразалета!

Разговор зашел в сумеречный тупик. Чтобы прояснить, Васька попросил еще рюмку и получил без возражений.

«Ах, так! Доведем до крайности!» – И он быстро добавил пять, а то и семь.

Бармен держался молодцом, был безгранично расположен наливать. Более того, в глазах появлялся восторг.

– Сэр! – говорил он, пододвигая очередную рюмку и отдавая честь.

Какие такие законы Архимеда подействовали, но еще через десять Васька пошел ко дну. На поверхности держалась только рука в голубом браслете.

Подбежали маленькие служители и выловили его, как опавший лист, сачками. По очереди подходили они заглянуть в страдальчески-безмятежное лицо. Меж тем бармен возвышенно и мелодично рассказывал, как древний эпос, правду.

Вскоре на берегу бассейна появилась Шурочка. А за нею и Пако.

– Говорил я тебе, – никуда не денется. Особенно с браслетом. Вот только бы не помер. Боррачо![1]

Шурочка задумчиво поглядела на Ваську, на огромный океанский залив, на пальмы в бананах.

– А тебе так слабо, Пако! Ты во всем, кроме денег, умерен, – сказала она сухо.

Человек из Тулы

– Даже дураку понятно, что так пить нельзя! – отчитывала Шурочка пробудившегося к обеду Ваську. – Ты не мальчик, чтоб напиваться до полной потери. В конце концов, я беспокоюсь! Говорят, чуть не утонул, скотина.

– Да?! – удивился Васька. – Разве есть какой-нибудь водоем?

– Ну ты даешь, Василий! – ахнула Шурочка. – Мы же на океане! Впрочем, ты и обо мне позабыл.

– И еще, кажется, забыл расплатиться. Некрасиво?

Шурочка сделала паузу, обозначая всю пошлость и бесстыдность поступка – напиваться, не расплачиваясь.

– Ладно, не беспокойся. Тут за все уплачено, и деньги не в ходу. Пока на руке браслет можешь жрать и пить круглые сутки – на территории отеля.

– Велика ли? – оживился Васька.

– Побольше Красной площади. Все утро тебя искали. Замучались! – с обидой сказала Шурочка. – Представь, четыре ресторана и пять баров.

Васька на секунду представил, и его замутило.

– А нету ли диетической столовки?

– Шутки в сторону! – отрезала Шурочка. – Сегодня у тебя полдня трезвости. Поедем город смотреть.

Даже после шведского стола Ваське смертельно хотелось отведать кусочек Шурочки. Она была обернута, как шоколадная конфета, белой прохладной тканью, сквозь которую, будто через нежный лепесток, просвечивались фруктово-ягодные формы.