Ранним мексиканским утром выехали они из города и поднимались все выше и выше, в горы, имя которым Сьерра-Мадре.

Пако вел машину, не сбавляя скорости на поворотах. В бирюзовом костюме он был особенно хорош. И глаза горели, как фары дальнего света, весело и уверенно, будто он отрезвлял алкоголика или производил операцию на чьем-либо незавидном носу.

– Странно, – сказал Василий. – Хирург, нарколог, а работает простым гидом.

– Я тоже удивлялась, – согласилась Шурочка. – Но Пако так влюблен в свою страну! Он считает, что немногочисленные пьяницы только дополняют ее красоты, как, впрочем, и люди с дефектами лица. Все это наше сокровище, говорит, и не желает усредненности. И я его понимаю…

Время от времени город открывался далеко внизу, будто летели на самолете. По обочине дымили здоровенные котлы и жаровни, где варили кукурузу и запекали форель. А впереди внезапно, вроде из кулис, выросли в небесной синеве две огромные конические горы. Одна дымила, подобно кукурузному котлу, другая же просто тихо сияла снежной вершиной, как-то по-женски, успокоительно. Хотя дух замирал от первобытной мощи. В громадной неподвижности ощущалась космическая сила, которая заставляет шагать гору и подпрыгивать твердь земную.

– Наши! – гордо сказал Пако, как если бы представлял членов семейства. – Попокатепетль – Дымящая гора. Истаксиуатль – Белая женщина.

Парочка завораживала. Как все пред ними мелко. Домики, машины, людишки и городишки. Все тлен, и вечны лишь они – вулканы. «То, что уходит, оставаясь», – вспомнил Василий загадку Кецалькоатля. Нет, это дребедень – вулканы не уходят, – еще бы не хватало! – они всегда на месте. Ну извергнутся. Выйдут из себя. Но это не ответ на загадку.

– Голова Попо вздымается почти на пять с половиной тысяч метров! – указал Пако на дымящую вершину обеими руками, так что машина некоторое время мчалась по своей прихоти. – А у Исты, помимо головы, есть шея, ноги, волосы, даже серьги в ушах, – полноценная сеньора. Но самая высокая ее точка – грудь! Пять тысяч триста! – И он поглядел на Шурочку, как бы сравнивая размеры. Она же добросовестно переводила Василию не только то, что говорил Пако, но даже взгляд его, в чем скрывался, конечно, некий умысел.

– Я совершил множество восхождений на грудь Белой женщины, – продолжал Пако. – Это наслаждение! Будь я Попо, не торчал бы рядом под парами, а рухнул бы давно в ее объятия. Конехо! – воскликнул, резко тормозя.

Кролик – конехо – неторопливо перебегал дорогу. Машину занесло так, что душа Василия горестно охнула, зато дух Илий, как ни в чем не бывало, произнес:

– Так интересен здешний мир флоры и фауны – ацтекский плотник и серая лиса, прыгостенный троглодит и белохвостый олень, мексиканский мушкетер и койот, не говоря о кроликах. Отлучусь, с вашего позволения. В кратер загляну. Не скучайте, адьос! – И порхнул в приоткрытое окно.

Внезапное торможение, пятитысячники грудей, отбытие духа привели Ваську в смятение.

– Напугался что ли, дурачок? – спросила Шурочка и достала серебряную треугольную флягу с зеленым камнем в виде глаза.

– За кролика! – ответил Васька, прихлебывая виски. И если это был тост, то произнесенный очень кстати. Кролик Точтли – Бог пьянства и разгула – живо откликнулся и явился, заняв место отсутствующего духа.

Васька не отрывался от фляжки, пока не опустели все три угла, а зеленый глаз прищурился. Уже вулканы скрылись в небесной дымке, но образ их не отставал.

– Шуреночка! – припал Васька к плечу. – Ты моя белая женщина Иста, и у тебя лучшая в мире грудь!

– Откуда знаешь? – игриво вопрошала Шурочка. – У меня же не пятитысячный размер.

– Знаю – уверен! – он попытался измерить пядью грудь, но Шурочка чуть ускользнула, оставаясь в то же время так близко, рядом.

– То, что уходит, оставаясь! – сообразил Васька. – Женская грудь! И вся отгадка.

– Ты, дорогой, горяч, как вулкан. Не называть ли тебя Попо? – И она прислонилась щекой к его щеке.

– Кстати, амигос, – вмешался Пако. – Кое-что о Попо. В начале прошлого века энтузиасты сельского хозяйства решили добыть из кратера вулканический пепел для удобрения садов, полей и огородов. На вершину поднялась группа из двадцати человек. Заложили динамит, рванули. Увы, вулкан откликнулся мощным извержением, сгубив участников операции. Плохи шутки с Попо!

– А со мною можешь! – разрешил Васька. – Шути! Только динамита не закладывай. А, к примеру, текилу или пульке – валяй, не обижусь…

– Клиент в хорошей форме, – добавила Шурочка по-испански.

– Прекрасно! – кивнул Пако, давя педаль, – поддерживай, и все устроится, как нельзя лучше.

Машина вылетела на неимоверно прямую автостраду, прорезавшую горы Сьерра-Мадре, перемахивавшую ущелья и каньоны, летящую мимо кактусов, напоминавших храмовые органы, мимо-мимо, мимо – ко второй вершине серебряного треугольника городу Акапулько, омываемому водами условно Тихого океана.

Когда на свет Божий является дитя человеческое, в тот же миг рождается какой-нибудь зверушка и на всю жизнь связаны их судьбы.

Васька Прун родился вместе с кроликом Точтли. Они были, как говорится, на короткой ноге. Бог пьянства и распутства без труда мог свернуть Ваську с пути истинного. Хотя кто с уверенностью отличит истинный от ложного? Это дело потяжелее, чем разобраться в опятах. Шаг влево, шаг вправо…

Слева и справа от дороги стройными рядами шли корабельные пальмы. Ваське казалось, что крепкие стволы подрагивают в любовном напряжении, извергая взрывообразно ажурную крону.

Уже тихоокеанский воздух дурманил голову, и Васька возбудился всем организмом, один из членов которого затвердел, как кокосовая пальма.

Чудилось, в легкой тени пальмовых рощ мелькают нагие нимфы, наяды и особенно пальмейры. То тут, то там высверкивали округлые, как грейпфрут, величины и достоинства.

– Шурочка, разобьем бивуак! На всю оставшуюся жизнь!

– Чего он хочет? – вмешался Пако. – Пипи или попо?

– Думаю, меня, – оживилась Шурочка. – В завуалированной форме. Под пальмой.

– О! – воскликнул Пако. – Губа не дура, как говорили в городе Теночтитлан. Амор под пальмой в традициях древних ацтеков. Пальма – стимулятор. Есть тысяча способов под пальмой! Но один, высочайший, – в кроне! В гнезде священной птицы пито. Будет время – проведу экскурсию.

Шурочка прикрыла глаза и влажной, как океанский воздух, ладонью провела по Васькиной щеке. Это было неизбывно-нежное прикосновение пальмового листа. Васька живо представил себя здоровенным чешуйчатым стволом, проникающим в трепетную крону.

– Ах! – выдохнула Шурочка, – скоро мы достигнем бивуака, где пальмы, пальмы, пальмы…

Из сложных слов, имеющих началом «теле», наиболее привлекательно – телепортация. Наукообразность смягчена простым составляющим – порты. И, вытесняя телегу, телепортация утверждается в русском языке и быту. Мгновенное перемещение в пространстве становится заурядным. Путешествие из Петербурга в Москву бывало раньше событием, подчас литературным. Теперь же человек присядет на Гоголевском бульваре и, моргнув, обнаруживает Царское, к примеру, село. А собачка тоскливо воет, привязанная к скамейке. Кто знает, какие тут силовые потоки действуют…

В Мексику телепортируются особенно часто. В середине шестнадцатого века филиппинский стражник очутился у подножия пирамиды Солнца. За миг до этого, как выяснилось на допросе, он прохаживался по крепостной стене в Маниле. Через три десятилетия русский боярин возник меж кактусов агавы. Исторические хроники упоминают, что в руке его была намертво зажата куриная ножка. Судьбы телепортированных складывались по-разному. Боярин не прижился, тосковал, чахнул и вскорости, не покладая ножки, мумифицировался. Зато некий француз по имени Хосе де ла Борда, припортированный на заре восемнадцатого, так преуспел, что стал богатейшей персоной континента.