Явился он в Белград на съезд с двоякой целью. Во-первых, познакомиться с имеющей виды на будущее новой организацией белоэмигрантов, определить ее политическое кредо и потенциальные возможности и, во-вторых, поглядеть со стороны на английскую разведчицу Веру Пешич, завербованную комиссаром гестапо при посольстве. Тем более что Вера обещала прийти с представителем международного бюро бойскаутов, а по сути дела, матерым шпионом Интеллидженс сервис. И вот, как назло, ее нет!
Карл Краус терпеть не мог русских. Будучи еще молодым человеком, он знакомился с русской литературой, верней, штудировал то, что писали их классики о немцах. Он на всю жизнь запомнил «Игрока» Достоевского, этого глубокого знатока русской души, который в лице своего героя насмехается над «немецким способом накопления богатств» и укладом жизни.
Он презирал славян в равной степени, как цыган или евреев, считал их низшей расой, навозом для будущего великого рейха. Он прилично говорил по-русски и был хорошо осведомлен о делах эмиграции, и уже не раз «горел» на завербованных эмигрантах. И потому не хотел иметь с ними дело, но начальство приказало.
Он сидел в зале и слушал с презрительной улыбкой выступления делегатов и, не вникая особенно в суть, все же понимал, что перед ним неопытные, оторванные от родной почвы, не знающие советской действительности юнцы, с головами, начиненными невероятной смесью ницшеанства, евразийства, эсеровщины и, разумеется, гитлеризма. Последнее возмущало Крауса больше всего, он считал, что национал-социализм может исповедовать только высшая раса. А искажение учения фюрера казалось ему святотатством. Ересью, которую следовало выжигать каленым железом. Резануло по нервам и выступление украинца. Петлюровцы убили и ограбили его отца — интенданта, который, уходя с Украины в 1918 году с последним эшелоном войск, вез целый вагон добытого добра, которого, как он писал, «хватит и моим внукам». Увидев, что не все «чтят вставанием Симона Петлюру», Краус тоже остался сидеть. Не поднялся и после заключительного слова председателя, когда энтээсовцы запели на мотив «Все выше, и выше, и выше...» свой гимн. И когда к нему подошел худощавый молодой человек и довольно грубо попросил встать, он окончательно вышел из себя, притянул его к себе и на ухо, достаточно громко, чтобы слышали окружающие, смачно выругался по-сербски. Молодой человек вспыхнул и отошел, и на том, казалось, инцидент был исчерпан. Он не знал, что сделавший ему замечание «слабак», известный своей занозистостью и драчливостью — Николай Буйницкий, что он решителен, ловок и силен и что он и его два товарища, жилистый и на вид неповоротливый Иван Зимовнов и Петер Бережной, специально приставлены к нему, Краусу, Чегодовым и только и ждут удобного случая затеять скандал.
Позади Крауса сидел Берендс, он видел глупости, которые так неосмотрительно делал немец, потирал руки, и его пшеничные брови щетинились. «Аматер, дилетант, — шептал он про себя, — прав, тысячу раз прав адмирал». С Вальтером Вильгельмом Канарисом Людвиг Оскарович виделся только раз, на вилле на Шлахтензее. Маленький «хитроумный Одиссей», как назвал его Риббентроп, принял его любезно, сказал, что о фон Берендсе слыхал от ныне покойного начальника немецкой разведки Штейнхауера, рад с ним познакомиться, потому и пригласил на виллу, а не в «лисью нору». При этом адмирал улыбался, видимо вспоминая хаотическое нагромождение комнат, переходов, закоулков, тупиков, тайников, пристроенных и переоборудованных по его вкусу, в резиденции абвера на Тирпицуфере.
«А сейчас познакомлю вас и с моим другом Зопплем, — продолжал он и, отворив дверь в соседнюю комнату, крикнул: — Зеппи!»
Это была такса необычной окраски. Берендс знал, что ее фотография висит в кабинете рядом с портретом автора фундаментального теоретического труда о разведке Николаи. Тем самым Николаи, который допрашивал его, Берендса. после ареста на Берлинском вокзале и после того, как он дал согласие сотрудничать с немецкой разведкой.
Маленький, щупленький, с коротко остриженными седыми волосами, скромный на вид, адмирал Канарис смотрел на него своими неподвижными белесыми глазами и, словно угадывая его мысли, сказал: «А ведь у нас много общего. Мы кончили кадетские корпуса, вы — в Петербурге, я — в Киле. Вы, как и я, плавали на судах особого назначения. Вы, как и я, бродили по Истамбулу в 1912 году, в шестнадцатом по Истамбулу, кишевшему международными шпионами, и набирались ума-разума. У вас были свои «галоши», у меня свои! И мы с вами крестные дети одного отца. И не будь Николаи, вас повесили бы в Берлине в 1914 году, а меня в 15-м в Риме. — Канарис зябко пожал плечами и подошел к горящему камину. — И у нас одна цель: разделаться с коммунистами. Без сантиментов. Мораль в данном случае противопоказана. — Он зевнул и продолжал ровным, бесцветным голосом: — Усвойте себе раз и навсегда — цель должна достигаться любыми средствами... Не доверяйте никому... Я тоже это делаю. Не забывайте, что лишь тот, кто неукоснительно следует этому правилу, гарантирован от провала. В разведке, как вам известно, живет дольше тот, кто живет один. Оглянитесь!»
Берендс оглянулся и увидел в красноватых отсветах на белой стене свою тень.
«За ней тоже следите, она тоже может вас подслушать и понаблюдать за вами...» — И снова зябко поежился.
Из дальнейшего разговора Берендс вынес, что фашистский адмирал носится с мыслью объединения разведок «свободного» мира на базе антикоммунизма, создания единого антибольшевистского фронта государств, профашистски настроенных обществ, союзов, партий и, разумеется, организации «пятых колонн». Абвер, по образному, но далеко не оригинальному сравнению адмирала, должен напоминать человеческий организм: иметь четкую память, острый ум, зоркие глаза, чуткие уши, сильные руки, быстрые ноги и неболтливый язык,
«Ибо, — сказал он, поднимая палец, — кто не хранит тайну, тот не попадет даже в так восхваляемую моим другом Рейнгардом Гейдрицем Валгаллу[27], сей чертог павших за рейх и фюрера воинов, которые сражаются поутру, к обеду залечивают свои раны, чтобы вечером в садах Гласира пировать с Одином и валькириями», — и уставился на него своими белесыми глазами.
Приглашение Канариса, да еще к себе на виллу, его, ничем особым не проявившего себя агента абвера, Берендс расценивал как «смотр» перед серьезным заданием. И в самом деле, вскоре его вызвали в отдел «Микроточка» и научили уменьшать страницу машинописного текста до размера точки, которая впечатывалась в письмо самого невинного содержания. А спустя три месяца после прохождения курсов предложили с «женой» выехать в Белград, с тем чтобы: а) связаться с Валерием Александровичем Шатковским (Космайская, 16); в) узнать о связях НТСНП с иностранными разведками; с) мешать возникновению новых; д) приглядеться к деятельности прибывшего из Братиславы инженера-химика Крауса, поселившегося на ул. Балканская, 11; е) постараться обнаружить советского разведчика на съезде...
Людвиг Оскарович понял, что с нацистами шутки плохи, надо быть все время начеку и служить им верой и правдой. В Валгаллу он не верит, не составляет и гороскопы, подобно Гитлеру, Гессу, Геббельсу и Кикеру-Канарису[28], не ходит к ворожеям, не оккультист, но принимает всерьез телепатию. Он, например, точно знает, что думает Ирен о Хованском, думает о нем, Берендсе.
Алексей в передачу и чтение мыслей на расстоянии и во взрыв иррационального не верил, но тоже отлично понимал, что Ирен и ее супруг (что за «супруг», для него было ясно) будут о нем думать и говорить. Он был уверен, что Берендс — разведчик, но кому служит — ему было еще не ясно. Однако в зале съезда, увидев неприязненные и настороженные взгляды Берендса, которые он бросал на Карла Крауса, Алексей тотчас догадался, в каком ведомстве служит его знакомый по Донскому кадетскому корпусу.
Наблюдая за Карлом Краусом с его пышной блондинкой, за Берендеем и его красавицей супругой, и, наконец, за не спускавшим с них глаз Павским, Алексей вспоминал золотое правило, которому учат английских разведчиков:
