Каверда скромно и даже как-то боязливо поклонился, тихо что-то пробормотал, потом сделал неопределенный жест и направился к Вонсяцкому, который внимательно слушал взявшего его под руку человека с энергичным лицом.

— Кто это? — спросила Ирен, обращаясь к Хованскому.

— Не имею понятия. Я попал сюда случайно.

— Это Столыпин, сын убитого министра, — сказал Павский, который все это время не сводил глаз с Ирен. — Алексея Алексеевича не спрашивайте, он даже о Вонсяцком ничего не слыхал!

— Интереснейшая судьба и романтичная...

— В романе Брешко-Брешковского, — вставил, улыбаясь, Берендс.

— И романтичная, — повторила Ирен. — Представьте себе: вдова короля кофе в Бразилии, выйдя утром прогуляться по парку, вдруг обнаруживает лежащего без сознания молодого красавца с кровавой раной на груди. Придя в чувство, он рассказал, что его преследовала банда индейцев. Спасаясь от них, раненый перелез через стену ее сада и потерял сознание, и сейчас уже сам не знает, не попал ли он в волшебное царство и не фея ли она? Вот так охмуряют молодых женщин гвардейские офицеры!

Павский хотел что-то добавить, но промолчал.

— И эта старая дура, — не меняя интонации, продолжала Ирен, — ему поверила, вышла замуж и дает на карманные расходы миллион долларов в год! Вот он и бесится!

— Но говорят, она к делам его на пушечный выстрел не подпускает, — заметил Павский.

— Он делает и много хорошего. В Париже открыл лицей, взял на свое иждивение и взимает за это плату — один франк в год! Красиво и благородно! — Берендс сощурился в сторону входных дверей.

— Приезжая в Париж, Вонсяцкий везет с собой из Америки лимузин, причем такой, что даже видавшие виды парижане ахают при виде машины, а личным шофером нанимает князя или великого князя, — бросил едко Павский. — Фанфаронада!

— Ха-ха-ха! А его история с охотой на львов в Африке?

— Я ничего не слыхал, — пожав плечами, сказал Алексей, хотя все это отлично знал. И, проследив взгляд Берендса, увидел, как входит в зал Карл Краус, шеф заграничного отдела немецкой контрразведки, службы национал-социалистской партии, под руку с пышной блондинкой.

— Наш герой, — продолжала тем временем Ирен, — прибыл в Африку в сопровождении секретаря и двух телохранителей. Как известно, в Африке львы давно уже не гуляют на свободе, разве что в заповедниках, и охота на львов напоминает царскую охоту на зубров. Тем не менее охота состоялась. Лев был пущен прямо на охотника, тот выстрелил, животное упало. Секретарь сделал несколько «снимков»: «Вонсяцкий стреляет»; «Вонсяцкий подходит к сраженному льву»; «Вонсяцкий поставил ногу на льва» и т. д. Досужие американские газетенки печатали снимки под заголовком: «Король кофе победитель львов!» А через месяц разразился скандал. По данному секретарем Вонсяцкого журналистам интервью охота оказалась чистейшей липой. Был куплен старый лев и выпущен перед самой охотой из клетки. Стреляя, Вонсяцкий во льва промазал, но лев умер, не то, испугавшись выстрела, от разрыва сердца, не то от радости, что вырвался на свободу, не то просто от старости. Секретарь за молчание потребовал от Вонсяцкого кругленькую сумму. Ну а хозяин расценил так: «Реклама, какая бы она ни была — остается рекламой!»

Публика потешалась и... покупала бразильский кофе.

Прозвучал третий звонок, погас верхний свет, и все стали усаживаться по местам.

— Не пропадайте и завтра же приходите, будем ждать. Вечерком! — проворковала Ирен, помахав Алексею ручкой.

— Постараюсь, Ирина Львовна! — сказал Алексей и подумал: «Придется пойти!»

На трибуну поднялся Байдалаков.

Начал он разглагольствованием о духовном и численном росте союза, о его монолитности, широких возможностях настоящей работы. Потом туманно коснулся идеи «солидаризма», которая выведет из «социального тупика» современное общество и соединит крепче цемента все так называемые классы на прочной деловой основе. Глухо, таинственными намеками дал понять, что у союза есть уже свои герои, которые переходят границу (он сказал: «идут за чертополох») не только с бомбами, но и с листовками, что в России действуют уже не отдельные люди, но и группы. Затем, повышая голос, с пафосом заговорил о том, что сейчас там (он указал рукой на восток) идет подспудная упорная борьба с коммунизмом. И закончил:

— Сегодня нас сотни, завтра — миллионы!

Алексей слушал Байдалакова и думал: «Вот он, лейтмотив всей вашей «работы». Вы охотитесь за молодежью, которой до смерти надоели скучные эмигрантские будни, чтобы под ореолом славы повести этих романтиков по такой заманчивой, но опасной и страшной дороге в Россию, но вы молчите, что куплены «иностранными друзьями», а проще говоря, разведками, которые вовсе не бескорыстны!»

После долгих аплодисментов начались приветствия гостей, выступления представителей отделов, секций, комитетов содействия, то напоминающие бухгалтерские отчеты, то с потугами на глубокомыслие и философическими рассуждениями, то живые, искренние, взволнованные, призывающие к единению, к борьбе, к вступлению в ряды НТСНП.

Порой в зале раздается дружный хохот, порой вдруг наступает гнетущая тишина, а порой кое-кто утирает на щеках слезы.

Представители Украины от имперской секции предложили почтить память покойного Симона Петлюры вставанием, но многие в зале остались сидеть.

Алексей видел, как зашептались Байдалаков и Георгиевский, как профессор, подозвав Чегодова, о чем-то говорил ему. «Что за проклятая загадка истории тот факт, что немалая часть русской интеллигенции превратилась в аморфную массу и позволила увести себя в болото эмигрантщины политически безграмотным генералам, тузам промышленного капитала, вдохновителям иностранной интервенции Шульгиным, Савинковым, Милюковым или Саше Керенскому, присяжному поверенному с головокружительной, напоминающей фарс карьерой, которого сами называют позером, истериком и фигляром», — размышлял Алексей. Он обязан был присутствовать на этом затянувшемся фарсе людей, оторвавшихся от своего народа.

Карл Краус вот уже несколько дней был сильно не в духе. Приехав под личиной инженера-химика из Братиславы в Белград и поселившись в весьма комфортабельной конспиративной квартире, он обнаружил за собой наблюдение. Хочешь не хочешь, пришлось перебираться в грязноватую, без всяких удобств комнатушку в доме на шумной Балканской улице. Но главной причиной расстройства был подробный доклад комиссара гестапо при посольстве рейха о тщетных попытках посольства повлиять на ход надвигающихся событий и задержать падение главы югославского правительства Милана Стоядиновича. СД явно недооценило характер принца Павла, регента, его болезненную ревность к возрастающей в определенных кругах популярности премьера, не учло желание отобрать у малолетнего короля престол и, наконец, его английское воспитание. К тому же установившиеся отношения Стоядиновича с фюрером, дружба с Герингом и Чиано и то, что он вышел из-под опеки Англии и Франции, привели его к окончательному разрыву с королевским домом. В результате попустительства Стоядиновича руководитель «Культурбунда», фюрер югославских фолькдсдойчей, со всей организацией оказался полностью в руках шефа абвера, маленького адмирала, двуликого хитроумного Вильгельма Канариса, заядлого врага начальника имперского ведомства безопасности рейха Гейдриха и его, Крауса, шефа Генриха Мюллера.

Карл Краус побаивался Канариса. Он бывал в его резиденции, на Тирпитцуфере, 74, не раз и не может вспомнить без содрогания, как, усаживаясь в кресло перед письменным столом, приходилось встречаться со странно-неподвижными, голубыми, даже белесыми глазами и смотреть то на оскал рта удлиненного лица-маски, то на страшную, искривленную в дьявольской усмешке рожу красочной японской гравюры, висевшей позади него на стене. Она казалась Краусу истинным лицом адмирала. И хотя Краус считал себя настоящим арийцем, кичился силой, выдержкой и был неробкого десятка, он каждый раз праздновал труса и, выйдя из кабинета, с перепугу долго блуждал по бесконечным коридорам, переходам, неожиданным тупикам, пока не выбирался из этой «лисьей норы».