Пройдя еще сто метров по хрустящим под ногами костям, мы оказываемся в обширном помещении. Трясу головой, отгоняя наваждение. Где-то я это уже видел. Ну, конечно! В концентрационных лагерях.

Вдоль стен тянутся многоярусные ряды пластиковых ячеек, наподобие пчелиных сот. Прикидываю, что только здесь могло поместиться около шести тысяч человек. И везде кости. Мы уже присмотрелись к ним. Кости и на полу, и в ячейках, и на длинном столе, тянущемся по центральной оси вдоль всего помещения.

Петр трогает меня за рукав и тихо спрашивает:

— Что это, Андрей? Концлагерь?

— Возможно, Петро. Но окончательные выводы делать рано. Надо идти дальше.

Дальше нам попадаются еще два таких же «барака», и мы снова разгребаем завал из костей, и снова поднимаемся по лестнице. Замечаю, что теперь все уже делают эту работу спокойно и не содрогаются, когда кости трещат под ногами. Даже Сергей с Дмитрием. Это, как на войне. От первого трупа шарахаются; первый убитый тобой противник — переживание. А потом втягиваются и привыкают. Так и здесь. Если бы скелетов было десятка два, другое дело. А когда сталкиваешься с такой гекатомбой, это уже не воспринимается как отдельная трагедия.

Проходим еще несколько «бараков», поднимаемся еще на два яруса. Странно, но я не вижу ни производственных помещений, ни заведений типа газовых камер или крематориев. Раза два нам попадаются залы, заполненные варочными котлами и оснащенные мощной вентиляцией. Это были кухни. Во время привала Наташа высказывает мысль:

— Нет. На концлагерь это непохоже. Нет главных атрибутов. Если это был рабочий лагерь, где производство? Если это был лагерь смерти, где средства массового уничтожения?

— Тогда, что же это? — спрашивает Лена.

— У меня складывается впечатление, что это было какое-то грандиозное укрытие. Вроде бомбоубежища.

— Убежища, в которое можно спрятать население целого мегаполиса? — с сомнением спрашивает Лена.

— А почему бы и нет? — вступает в разговор Петр. — Как во времена «холодной войны» готовились к войне «горячей»? Не исключено, что здесь могли вбухать в строительство убежищ колоссальные средства.

Я смотрю на каменный монолитный потолок и прикидываю толщину перекрытий. Да, такое убежище вполне может выдержать прямое попадание мегатонного заряда.

— Но почему здесь все погибли? — задаю я вопрос. — Повышенная радиация отсутствует, химического и бактериологического заражения тоже нет.

— Это сейчас ничего нет, — возражает Лена. — А что было лет сто назад? Эти кости лежат здесь никак не меньше.

— Пойдем дальше, может быть, что и выясним.

Разгадка не заставляет себя ждать. В конце этого тоннеля мы поднимаемся на верхний ярус и упираемся в мощную задраенную дверь. Здесь штурвал отсутствует. Что-то говорит мне, что самое интересное мы увидим за этой дверью.

— Толя, попробуй лазером.

Луч довольно легко режет сталь. Внезапно дверь с лязгом проваливается в пол. Видимо, Анатолий задел лучом какой-то механизм и привел его в действие. Входим в открывшееся помещение.

Вдоль стен тянутся пульты, над ними сереют мертвые мониторы. Вдоль пультов стоят вращающиеся кресла, в которых сидят высохшие мумии. Рядом с каждым креслом валяется автомат. В центре зала — большой подковообразный стол, на котором стоят три монитора и еще какие-то приборы. В кресле также сидит мумия. Рядом валяется пистолет.

— Да, ребята оставались на боевом посту до конца, — констатирует Анатолий.

Мы невольно обнажаем головы, отдавая должное мужеству и профессиональному долгу этих солдат. Я внимательно всматриваюсь в приборы, вмонтированные в центральный пульт, Мне кажется, что они еще работают. Точно. Стрелки трех из них не на нулях. Подхожу ближе и вижу, что это дозиметры. Разбираюсь со шкалами и прихожу к выводу, что они показывают не такой уж высокий уровень радиоактивности. Только вот откуда они получают эту информацию? Оглядываюсь и замечаю над центральным пультом что-то вроде перископа. Понятно. Это пункт наблюдения за обстановкой вне убежища. Забираюсь на пульт и берусь за ручки перископа. Он неожиданно легко идет вниз. Я спрыгиваю и приникаю к окулярам.

Безжизненная, покрытая серым снегом пустыня. Свинцовое небо без единого просвета. Ни строений, ни развалин, ни малейших следов живых существ. Все ясно: здесь последняя стадия Ядерной Зимы.

Передаю перископ другим, чтобы они могли полюбоваться этим редкостным, незабываемым зрелищем последствий человеческого безумия. А Лена выдвигает один за другим ящики стола. Там ничего нет, кроме трухи. Но ее упорные поиски все-таки увенчиваются успехом. В одном из ящиков она находит пять журналов с пластиковыми страницами. Они пронумерованы и заполнены от руки. Судя по всему, это вахтенные журналы, заполняемые дежурным. Язык напоминает французский. Можно разобрать. Читаю вслух, сразу переводя на русский.

«12 ноября 1864 года, в 8.00, я, полковник Дюваль, принял командование над противоатомным убежищем № 116/24.

15.11.1864, в 12.30 убежище заполнено до нормы. Двери закрыты. Убежище № 116/24 переведено на автономный режим.

16.11.1864, в 5.15 по Клинсбергу нанесен термоядерный удар. Мощность взрыва 750 Km. Город уничтожен. Обстановка в убежище нормальная, уровень радиации в пределах допустимого фона. Связь с внешним миром и другими убежищами отсутствует».

Дальше идут однообразные записи о радиационной обстановке снаружи и внутри убежища, о расходовании продовольствия. По этим записям я устанавливаю, что первоначально в убежище находилось примерно миллион двести тысяч человек. Идут записи о болезнях, смертях. Снаружи наблюдаются интенсивные пожары и сильное задымление. Внутри убежища ничего чрезвычайного не происходит. Так проходит около трех месяцев.

«8.2.1865. 6.30. Зафиксировано повышение радиационного фона внутри убежища. В 9.00 при осмотре выявлено повреждение воздушных фильтров: прогрызены крысами или мышами. Фильтры заменены. 21.00 радиационный фон в убежище в пределах нормы.»

24.3.1865; 12.4.1865; 18.4.1865 и 23.4.1865 вновь и вновь крысы прогрызают фильтры. Полковник Дюваль отмечает, что отверстия становятся все крупнее. Дальше фильтры начинают выходить из строя все чаще. Фиксируются случаи лучевой болезни и смерти от нее. Но все это, как отмечает в журнале полковник, в пределах нормы. Его беспокоит другое.

«18.8.1865; 9.00. Уровень радиоактивности на поверхности снизился в 4 раза. Отмечается неестественно темный фон неба и необычное для этого времени года понижение температуры. 3-й день температура воздуха на поверхности не превышает 60 °C».

В октябре запас штатных фильтров кончается. Инженер службы безопасности предлагает заменить их блоками из пористого камня, в обилии имеющегося в недостроенных галереях четырнадцатого яруса. Разрушения фильтров крысами прекращаются, но появляется другая опасность.

«16.12.1865; 10.00. Уровень радиации на поверхности снизился в 6 раз. Температура воздуха — 42 °C. Небо полностью черное. Патруль службы безопасности докладывает о высокой концентрации радона от 8 яруса и ниже. Отдал приказ: населению ярусов с 7 по 13 переселиться наверх».

Радон постепенно заполняет убежище вплоть до четвертого яруса. Лучевая болезнь становится обычным явлением. Смертность резко возрастает. На поверхности устанавливается Ядерная Зима.

«26.5.1866; 8.00. Уровень радиации на поверхности снизился до безопасного уровня. Но покидать убежище нельзя. Температура воздуха — 62 °C. Концентрация радона не повышается, но и не снижается. За прошедший день отмечено 68 случаев смерти от лучевой болезни. Связь с другими убежищами по-прежнему отсутствует».

Еще через два месяца появляется следующая запись:

«21.7.1866; 10.00. Патруль докладывает, что на 4 ярусе замечены крысы необычайно большого размера. Патрульные открыли огонь, и крысы скрылись на нижние ярусы, заполненные радоном. Два крысиных трупа доставлены на КП. Это действительно огромные звери. Длина тела (без хвоста) 62 см».

Крысы появляются все чаще. Стаи их становятся все больше. Они ведут себя все агрессивнее.