— А мы? — раньше я бы безоговорочно осудил его за трусость. Теперь не мог… и простить не получалось.

   — А что — вы? Вами тогда никто не интересовался. Думаю, вас бы прикрыли, если что… а делиться с тобой или Наем подробностями — увольте. Лучше сразу с крыши спланировать…

   Он нервно усмехнулся:

   — Я на соревнованиях надеялся — может, крыло подведет. Только жаль его было — красивое, ну и — друг, как тебе Ромашка. Ничего. Инстинкт самосохранения — великая вещь…

   Айшан отложил наконец несчастную истерзанную сигарету, чуть склонился ко мне:

   — Мики. Я правда рад тебя видеть. Всегда, еще с детства. Но больше тебе тут оставаться не нужно. Говорил же в прошлый раз — ты не хочешь слышать.

   — А за тобой они не присматривают? — спросил я чрезмерно грубо.

   — Да как сказать… О Рыси знают — я ни при чем, совсем. Но ждут наверняка, что ты можешь придти… поэтому прости, Мики. Лучше тебе побыстрее покинуть город, или хоть скрыться у кого-нибудь совсем неизвестного.

   — Или меня на выходе уже поджидают?

   Он через силу сглотнул, светлая прядь закрыла глаз.

   — Нет.

   Совесть моя наконец-то проснулась. Это Най у нас параноик… мне вроде как не к лицу. А если Айшан просто предупредил, от чистого сердца, не пытаясь расставить ловушку?

   — Тебе-то плохо не будет?

   Он замялся с ответом, и ответил очень честно:

   — Если не узнают, то нет. Потому и говорю — уходи наконец! — Прибавил с горечью: — Я же мошка, не более. Ты думал — тигр?

   Най устал находиться под замком. Он пробовал хамить, но столб, наверное, вышел бы из себя быстрее, чем эти люди. То есть они вполне ощутимо испытывали раздражение, но не тогда, когда этого хотел добиться Натаниэль. Най ощущал себя стрижом на земле — неповоротливым, нескладным, никчемным. И злился уже на себя.

Разговаривать было тяжко. Не просто стриж… а такой, прилипший к асфальту, и остается только смотреть, как на тебя медленно наезжает каток…

Сотрудники Службы нервничали и чего-то боялись, это Най понимал. Может, поэтому попытки Рыси огрызнуться не трогали их? Негласные контролеры Лаверты напуганы были чем-то посерьезней.

   Его уверениям в непричастности, похоже, не верили. Оставалось смотреть перед собой на воображаемый экран и рисовать на нем бессмысленные картинки. Руки скучали без грифа; с тоски Най барабанил пальцами по стенам, будто переставлял аккорды; потом как-то, разозлившись вконец, принялся внаглую выстукивать ритм прямо на столе следователя. Тот морщился, но терпел.

   Когда и это не помогло, как не помогали хамство и колкие выпады, Натаниэль понял, что перестает себя уважать. Коридоры и стены давили, и без того хотелось завыть или расквасить чью-нибудь ухоженную невозмутимую рожу. Одни и те же слова каждый день… Когда с ним перестали быть вежливы, пробуя разные меры воздействия, он совсем перестал контролировать, что и как говорит.

   Еще в раннем детстве на него нельзя было орать — вместо нормального ребенка мгновенно возникал озлобленный замкнутый комок нервов. Рак-отшельник, панцирь которого переливается радиоактивными оттенками алого…

Больше Най не видел картинок на виртуальной стене.

Зато увидел кое-что другое — идея злой молнией блеснула в мозгу. Поняв, что нашел способ отыграться за всё, он даже засмеялся.

   — Считаете себя всех умнее? Лаверту превратили в отстойник… дышать нечем на улицах… Ну ничего, скоро вы все получите. Вся ваша долбаная Служба разлетится нафиг.

   — И что же? — мягко спросил человек напротив.

   — А то… — Най вспомнил лицо Мики, усмешку его, застенчивую порой, и сказал мстительно: — Кое-кто вам скоро покажет, где раки зимуют!

   — Например? — голос человека стал чуть более напряженным, но Рысь этого не заметил.

   — Иначе не выдергивали бы людей из квартир и не ловили на улицах… можете быть уверены, то, что вы ищете, первым делом шарахнет по вам!

   В это мгновение он ощутил душевный подъем — и сопричастность к тайне. Най ненавидел житейские дрязги, ищеек, политику — но сейчас мечтал плюнуть в рожу всему, к чему испытывал ненависть, и поверил, что знает куда больше, чем на самом деле.

   Войта порой ощущал себя режиссером любительского спектакля — режиссером, а порой и участником. И мальчишка этот казался нелепым с озлобленной закрытостью своей — будто плохой актер, не понимающий, что фальшивит, сам искренне верящий в происходящее.

   Вот такие придурки либо отрицают действительность, либо, напротив, ломятся на баррикады и гордо подставляются под пули, считая, что это принесет кому-то пользу, а им — вековую славу.

   И капитан "левого крыла" не сдержался. Он ничего не нарушил — не в первый раз таким тоном говорили с подозреваемыми, и этому доставалось… Но тогда Войта действовал согласно инструкции и необходимости, теперь же — сорвался. То, что никто никогда этого не поймет, вряд ли оправдывало.

   — Считаешь, что ты под защитой закона? Да положить нам на этот закон, это ты понимаешь? Ты хоть что-нибудь понимаешь, придурок?! Думаешь, кто-то знает, где ты? Для того чтобы пристрелить такого, как ты, и списать на бесследное исчезновение, и возиться не потребуется! Выпендривается он еще!

   Слова Войты были угрозой, не действием, но Рыси хватило — и не в том смысле, как хватило бы многим.

   Он приподнялся и бросил сквозь зубы:

   — Ладно, я знаю, зачем, откуда и почему появляется Мики, но хрен вы это от меня услышите, ясно?! Можете хоть обвыпрыгиваться из штанов! — и выразительным жестом дополнил свою реплику.

   Может, в менее напряженное время сказанным в запальчивости словам Рыси не придали бы такого значения. Но сейчас, когда Лаверта ходила по краю, любая зацепка могла стать ключевой.

  …Очень болела голова, не хотелось двигаться, сосущую тоску сменял страх, и так по кругу. Ему не давали нормально спать; порой включали свет в камере на полную — слепящую — мощность, тогда глазам было больно и через закрытые веки; а порой уводили его в сырую холодную темноту.

   Айшан объяснил бы ему, что методы называются "ограниченное физическое давление".

   И еще объяснил бы, что не стоит попадать под каток-асфальтоукладчик. Тому ничего не будет, проедет и не заметит, а от человека останется блин.

   Най перестал понимать, какой сейчас день, который час. Время от времени его вызывали в очередной попытке добиться ответа. Назойливые, зачастую бессмысленные вопросы сменялись угрозами, и в лицо постоянно направлен был луч света. Натаниэль не понимал, что даже откровенная чепуха, которую приходилось выслушивать, была тщательно рассчитанным приемом — сбитый с толку, человек проговаривался.

   Только Наю нечего было сказать.

…Будто домашний щенок — привольно, удобно рычать из-под крыльца, особенно когда большой и сильный некто стоит неподалеку. Считал себя циником, а к тому, что могут ударить, оказался попросту не готов.

   На подоконнике рос очень красивый кактус — с плоскими вытянутыми стеблями, с виду пушистый, а не колючий, увенчанный, будто короной, бледно-желтым цветком. Айшан предпочел сначала вдоволь наглядеться на кактус, и лишь потом перевести взгляд на хозяина кабинета. Слишком трудно это — показывать, что поводок и ошейник больше терпеть не хочется.

   — Я знаю, что мой друг Натаниэль Хайма у вас. И вы знаете, что мы дружим с детства.

   — Конечно. Присаживайтесь, — в голосе Войты было вежливое дружелюбие.

   Айшан сел на указанный стул. Человек напротив смотрел внимательно и будто чуть улыбался — глазами.

   — Вы что-то хотите от нас?

   — Хочу знать, почему он арестован. Если вообще арестован по закону. Сомневаюсь, иначе никто не делал бы тайны.

   — Помилуйте. Он всего лишь задержан до выяснения обстоятельств. А открыть причины, боюсь, не в моей власти.