– Не позволишь, говоришь? Да я лично шестерых резервистов просто так отпустил! И что?..
Востоковцы своих пленных не отпустили, а с первым же бортом отправили в штаб разведки 58-й армии. Ямадаеву по этому поводу еще пришлось основательно пособачиться с Вахтангом.
– На хрена мы их туда отправляем? Они же просто крестьяне! Что они знают?, – цедил сквозь зубы грузин.
– Крестьяне, говоришь? – орал в ответ Сулим, – А жетоны? А лимонка в кармане?
– Подумаешь жетоны! Их же только что призвали! Даже постричь не успели. – спорил Вахтанг.
В конце концов, офицеры обиженно отвернулись друг от друга.
К полудню появился гаденький слушок. Кто-то из русских десантников сказал, что пленных, не довезли: Ну, типа, ребята с разведроты уронили их с вертолета. Плохо, конечно, но им в этот день грузины до хрена двухсотых настругали… Сидя в штабном Баргузине я мрачно пялился в затылок Ямадаева, и уговаривал себя: на войне всегда гуляют подобные кровожадные байки. Это такой невроз. Люди сами себя заводят, чтобы подавить свой же страх.
Уговаривать получалось плохо. Коротко стриженный затылок Ямадаева был индифферентен, и по нему не возможно было понять, что он сам про все это думает. Сеанс психотерапии закончился траурным аккордом. «Эх, Сулим! Лучше бы ты Вахтанга послушался…», – думал я, не рискуя, впрочем, говорить это вслух.
Первая послевоенная ночь. Окраина Гори.
Следующий пленный попался чеченцам уже глубоко в Грузии под Гори в ночь с 12-го на 13-е. Это был уже не резервист, а самый настоящий контрактник,
– Я из Поти. Завербовался несколько месяцев назад, за 500 лари в месяц (примерно 250 евро).
Худой, жилистый, и неожиданно очень сильный. На правом плече легкий синяк от приклада, – значит, участвовал в боях. Парня взяли, когда он крался мимо чеченцев расположившихся на привале. Он утверждал, что отстал от своих. Про то, что несколько часов назад было объявлено окончание боевой операции, еще не слышал.
Естественно, чеченцы подозревали в нем диверсанта. Но, сколько его ни допрашивали, он стоял на своем, и только просил:
– Умоляю! Не отрезайте голову!
Почему он так боялся именно этой смерти, и чем она хуже, например, пули в затылок никто не понял. Но его страх решили использовать. Парня завели за машину, приставили к горлу нож.
– Умоляю…, умоляю…, умоляю….
Добиться от него внятных ответов все равно не удалось.
– Слушай, если ты из окружения выходил, то почему натовскую форму не снял? Почему в гражданку не переоделся?
– Да я хотел, но нашел только красную спортивку. А мне западло красное одевать.
– Так ты еще и блатной?! – захохотал Вахтанг, – Что-то много, я смотрю, у вас в армии «черной масти»!
Повернулся и объяснил:
– Днем взяли трофейный джип. В магнитофоне кассета, а на ней в самых разных вариантах «Доля воровская»: и по-русски, и по-грузински, и быстро, и медленно, и на азербайджанский манер…
Под утро правильный пацан в камуфляже ухитрился порвать тонкий капроновый шнур, которым ему за спиной связали руки, и попытался бежать. Его опять поймали…
– Что с ним делать Сулим?
Ямадаев пожал плечами:
– Война-то, вроде как кончилась…
Он отвернулся и ушел, оставив окончательное решение на усмотрение Вахтанга. Лязгнул затвор, загоняющий патрон в ствол Калашникова. Грузина повели в овраг за фруктовым садом, в котором ямадаевцы остановились на бивуак. Руки ему приказали держать за головой, и на запястьях была видна тонкая глубокая синяя борозда, оставленная разорванным капроновым шнурком.
На дне оврага он сам остановился и в последний раз сказал:,
– Умоляю: не режьте голову!
– Иди домой… в Поти, – буркнул в ответ дюжий чеченец-конвоир.
Парень не шелохнулся. Он продолжал стоять как вкопанный, сложив ладони на затылке. Вахтанг перевел на грузинский. Не дожидаясь его реакции, ямадаевцы закинули автоматы за спину и медленно побрели назад вверх по склону оврага.
Сам Ямадаев поинтересовался судьбой пленного лишь часа через два:
– Ну, что вы его, а?
Дальше следовал красноречивый рубящий жест ладонью.
– Да нет, Сулим! – вроде как начали оправдываться бойцы, – Ты же сам сказал, что войны больше нет.
Уже потом в Москве, месяца через полтора после войны Вахтанг мне объяснял:
– По хорошему, парня-то можно было и в расход. Парень-то был не колхозник зачуханный, а вполне конкретный наемник… Но понравился он мне. Я сам вырос в старом тбилисском дворе, где в те годы вот такие кенто верховодили. И потом он не врал про выход из окружения. Такой бред про красную спортивку, нарочно не придумаешь…
За пять дней войны я много слышал про ужасную участь пленных. Осетины рассказывали про чудовищную лютость грузин: отрезанные головы, изнасилованные женщины, расстрелянные дети. Ямадаевцы, кстати в грузинскую жестокость не верили и утверждали, что были лишь отдельные эксцессы, да и те связаны не с грузинами, а с украинскими наемниками, воевавшими на стороне Саакашвили.
Мои грузинские друзья, которым я ежедневно звонил в Тбилиси, тоже смеялись над этими россказнями:
– Ерунда! Наши так не поступают!
Но сами в свою очередь требовали с меня отчета очевидца о чеченских зверствах. А я не видел зверств. Лет пять назад пожилой гэрэушный генерал, в 1980-х командовавший в Афгане полком (не нашим, а Афганской Народно-демократической армии), откровенно объяснил мне, что такое экспресс-допрос в боевых условиях:
– Если времени особо нет, просто перед первым вопросом выкалываешь ему глаз. И дальше он все выкладывает. Потому что думает после этого только о том, как бы сохранить второй.
Чеченцы глаза во время боя не выкалывали. Пленных, конечно, били, но далеко не смертным боем. А на допросах после боя уже и не били, а лишь запугивали… Ни о каком унижении речи вообще не было. Говоря языком западных правозащитников, я не видел примеров чрезмерного применения силы и избыточного психологического давления. И это ямадаевцы, у которых плохая репутация. Разумеется, я много слышал об их страшных жестокостях по отношению к пойманным в Чечне ваххабитам. И даже, склонен считать, что все это правда. Но к грузинам они относились иначе.
Говорят, чеченский плен и плен осетинский – две большие разницы. Утверждают, будто осетины действительно измывались над попавшими к ним в руки грузинами… Не знаю, не видел.
В целом могу сказать про плен, что не так он страшен, как его малюют. А еще могу сказать, что мой личный страх перед пленом от этой уверенности нисколько не ослаб.
Последняя ночь войны окраина села Земо Никози
Ночь после единственного боя в Грузии ямадаевцы провели чистом поле на окраине села. Раненых они вертушкой отправили в Джаву, где уже был развернут временный полевой госпиталь, и до самого рассвета вяло пересмеивались:
– Будь это чеченское село мы бы до утра не дожили. Местные всех бы перерезали! Но село грузинское, спи спокойно.
Совсем под утро поднялась тревога:
– Танки идут! Приготовится к бою!
Танки оказались российскими. Выяснилось, что зам.командира танкового батальона 693-го полка капитан Вадим Баранов в темноте заблудился, пристал к грузинской колоне, которую принял за свою, и прошел несколько километров в ее составе.
Перепутать в темноте было не сложно и там и тут советский Т-72. Часа два Баранов наступал в рядах отступающей армии противника. Грузины тоже приняли его за своего. В конце концов, старший колоны решил-таки выяснить, что за танки к ним прибились.
Увидев идущего к нему офицера в натовском камуфляже Баранов, наконец, понял, кто такие его попутчики. Он дал команду навести пушку на ближайший танк, сам высунулся из люка с автоматом и взял грузинского офицера на прицел.
– Этот грузин увидел меня и тоже все понял. Встал на колени, положил на землю автомат, крестится. А я думаю: один залп сделать успею, а дальше, через десять минут стану Героем России. Посмертно. Вот я и говорю этому полковнику: слушай, генацвале, – ты направо, я налево и мы друг друга не видели.
