Тем не менее, дискуссия о государственном языке и русской языковой культуре, всколыхнувшая общество, – показатель того, что обществу вовсе не безразлично, что с ним происходит. Сами авторы Закона о государственном языке разводят руками: мол, готовили проект Закона о русском языке как государственном, а получился Закон о государственном языке. Но отдельного "государственного языка" как такового нет и не может быть. Он существует лишь как совокупность определённых стилей национального языка в определённых областях его применения. Вот почему Закону необходимо вернуть прежнее название: ведь все мы пока ещё живем в стране, где количественно преобладает русское население и именно русский язык является гарантом сохранения культурной идентичности государства российского.
Да, демографическая катастрофа, да, смятение в умах и растерянность из-за утраты чётких духовно-нравственных ориентиров. Но всё это, если иметь политическую волю, преодолимо. Преодолимо, если будем помнить главное: защита русского языка начинается с защиты его носителей. Вот цифры, приведённые ректором МГУ Виктором Антоновичем Садовничим. Уже через 10 лет русский язык обгонят французский, хинди и арабский. Через 15 – португальский. А к 2025 году русскоговорящих будет вообще вдвое меньше. Русский мир, русская цивилизация сокращаются, словно шагреневая кожа. Сегодня в наших вузах учится всего лишь 6700 студентов из стран СНГ! Бывшие союзные республики отдают явное предпочтение не нашему, недавно ещё лучшему образованию в мире, а университетам и колледжам стран дальнего зарубежья. Всё это обязывает нас рассматривать Закон о русском языке (позвольте всё же хоть на минуту вернуться к его изначальному названию) и в этой плоскости. Думается, в этой плоскости в первую очередь.
Есть мнение, что в Законе не определены содержание и границы самого понятия "государственный язык". Это так. Лишь определившись, что государственный язык – это литературный язык, применяемый в официально-деловых, а не межличностных отношениях, мы перестанем спорить вокруг да около, перестанем путать его с художественным и собственно литературным языком, который даже в своём усреднённом варианте постоянно обогащается просторечием, жаргоном и даже арго.
Правда, попутно возникает другой вопрос: а уместно ли вообще употребление ненормативной лексики в средствах массовой информации и в художественных произведениях, а если – да, возможно ли регулировать этот процесс без ущемления свободы творчества, свободы слова? Вопрос весьма сложный, и без широкой дискуссии здесь не обойтись.
Закон декларирует право наших граждан на защиту и развитие языковой культуры. Но что сие означает на практике, какие юридические механизмы необходимо выработать, чтобы реализовать это право в реальной, а не выдуманной жизни?
Вот, к примеру, человек матерится в метро. Что, прибежала милиция? Да она сама матерится. Я недавно смотрела фильм, посвящёный стражам порядка. Так эти стражи "порядка" на таком великом и могучем изъяснялись, что хоть уши затыкай. А мы всё удивляемся, почему у нас даже пятилетние дети строят фразы из одних матерных слов. Недавно один известный учёный заявил, что сленг, матерщина ныне стали "признаком буржуазности". Но такая ли "буржуазность" – цель нашего общества?
Никто не призывает законсервировать русский язык, и речь вовсе не о том, что возмущённый человек не может выругаться. Речь о том, что языковое поведение не должно оскорблять общественную мораль, которая, как известно, величина переменчивая. Каково общество – такова и мораль. Но ведь можно сказать и по-другому: какова мораль – таково и общество. И здесь надо начинать с самого начала – с семьи, дошкольного и школьного воспитания, с возращения литературы в сферу образования, с уроков по этикету. Просто фиксацией существующих в реальности изменений академической и вузовской науке не обойтись – она обязана занять позицию, координирующую действительно живые и действительно языкотворческие процессы, ограждая культуру от вульгаризации и разрушения.
В первую очередь сказанное касается весьма спорного 3-го пункта статьи первой Закона о том, что языковые нормы должны утверждаться правительством. Конечно, это глупость. Да, они должны утверждаться правительством, но по представлению общественного Экспертного Совета, состоящего из представителей научных учреждений и вузов, творческих союзов и СМИ, деятелей культуры и науки. Нужны не только учёные-филологи, но и писатели, журналисты, учителя, актёры… И только после того, как они всё обсудят и придут к согласию, и следует выходить на правительство, а правительству – прислушаться к ним.
В противном случае мы будем иметь, что имеем. Я имею в виду и так называемые словари Фурсенко, утверждённые приказом Минобрнауки № 195 от 8 июня с.г. Само название приказа "Об утверждении списка грамматик, словарей и справочников, содержащих нормы современного литера- турного языка при его использовании в качестве государственного языка Российской Федерации" говорит о необходимости издания именно нормативных словарей. Но если мы обратимся к словарям, рекомендованным этим приказом, то убедимся, что никакого отношения к словарям нормативным они не имеют. Так, к примеру, в Словаре ударений русского языка Резниченко официальная норма ударения уравнивается с просторечной, устарелой или свойственной определённым социальным слоям.
Нет спору, это прекрасные словари, но соответствуют ли они постановлению Правительства Российской Федерации от 23 ноября 2006 года № 714, в частности, следующему его определению: "Под нормами современного русского литературного языка при его использовании в качестве государственного языка Российской Федерации понимается совокупность языковых средств и правил их употребления в сферах использования русского языка как государственного языка Российской Федерации"?
Язык – своего рода одежда человека. Государственный язык – это деловой костюм с галстуком. В таком костюме мы идём с договором на официальные переговоры, в МИД, в зарубежное посольство представлять свою страну. Но нам говорят: да ну! Ведь ходят же люди на рыбалку или на пляж в цветастых шортах и в кепке от солнца. Да, ходят. Но пойдём ли мы в таком прикиде с "договором" на официальные переговоры в ООН?
Нам постоянно пытаются внушить: дескать, всё это ерунда, шумиху подняла пресса. Хотят люди говорить "звонит" вместо "звонит" – пусть говорят. Сама жизнь разрешит, какая норма привьётся, а какая – нет. На самом деле этот конкретный случай свидетельствует о серьёзной проблеме. Разрушение культуры начинается с разрушения языка. И когда руководитель государства призывает "углубить перестроечные процессы", это дискредитирует саму идею государственности. Когда чудо нашей лингвистики Виктор Степанович Черномырдин утверж- дает, что "мы сегодня живём так, что нам будут завидовать потомки", поневоле задумаешься: а каково же будущее наших потомков?
Теперь о самом спорном пункте Закона, вызвавшем противодействие почти всех академических институтов, – о так называемом запрете на иноязычные заимствования. Если мы внимательно вчитаемся в этот 6-й пункт статьи первой Закона, то увидим, что запрет введён не на все заимствования, а на иностранных дублёров русских слов.
И это правильно. Нельзя подменять наше живое слово его неадаптированными двойниками, если, конечно, мы сами не хотим оказаться иностранцами в своём отечестве. Бездумные заимствования не только выхолащивают язык – они разъединяют общество, ставят барьеры между его стратами.
