Планетарная битва живёт в одном человеке. Сейл физически не может встать на сторону одной из армий, это всё равно что предпочесть один орган своего тела другому, человек не может любить свои почки и ненавидеть селезёнку. Отныне война – это часть его тела, превратившегося в "сосуд для проявления… бессмысленной злобы", внутренний орган, раздираемый страданием. Человек вместил в себя всю историю планеты, унаследовав трагедию её братоубийственной вражды. Если бы в этот момент просветить рентгеном его череп и грудную клетку, снять кардиограмму сердца – что бы мы смогли увидеть, какие неизвестные новейшей медицине физиологические аномалии удалось бы выявить в организме, который стал одной из планет в космосе?.. История стала феноменом анатомическим. У Сейла возникает мысль покончить с собой, не дождавшись, когда его спасут. Выпустить пулю в висок, чтобы разбить этот вторгшийся в него мир, "кишащий червями и войнами, насилуемый древними диковинными мыслями". Сначала Сейл вторгся сюда, на эту планету, а теперь планета вторглась в него… И он уже начинает думать о себе отстранённо – он хочет убить не себя, а этот кровожадный мир, который стал ему, Леонарду Сейлу, тождественен. Сейл мечтает поскорее улететь с неизвестной планеты, но где гарантия, что он не унесёт с собой на Землю и враждующие армии, которые отныне живут в нём? В финале рассказа он умирает, не выдержав шестидневной войны, но вместо него на планете оказываются новые космонавты, которые прилетели сюда на помощь, перехватив SOS Сейла. А их присутствие даёт полководцам возможность вновь сражаться – уже в других телах.

В рассказе "Уснувший в Армагеддоне" Рэй Брэдбери предложил некую модель исторического сознания: не человека в истории, а истории в человеке. И показал, как трагически эта модель действует на людей. Наше сознание не способно выдержать такое бремя ненависти, грехов и кровожадности, которое вместила в себя мировая история, поэтому, наверное, человек должен сохранить единственно возможную позицию – быть вне истории, отвергая всякую возможность оказаться к ней причастным. Иначе история будет протекать в нашем организме физиологически, она будет вырабатываться так, как желудок вырабатывает сок, а наш мощный насос – сердце будет качать по венам историю, как горячую кровь… Копья и стрелы, костры инквизиции, дыба и кнут, пыточные застенки, эшафот и гильотина, топор и виселица, концлагеря и газовые камеры, взрывы и пожары, расстрелы и бомбежки, Сталинград и Хиросима – всё это можно ли ощутить одному человеку в одно мгновение?.. У прошлого нет "плотности". И модель Брэдбери предлагает нам стать одновременно и палачом и жертвой, и генералом и рядовым. Это в наших черепах "мечи сверкают на солнце". "Не убивай!" – кричим мы сами себе, и тут же поднимаем руку с оружием. И если мы против насилия, то нам не остается другого выбора, кроме как покончить с собой. Это искушение столь сильно, что даже мужественный космонавт Леонард Сейл чуть было ему не поддался. Но умер он не от пули, а от отчаяния.

Каждый из нас стремится преодолеть ночной кошмар цивилизации.

МНЕНЬЕ И СОМНЕНЬЕ

"…Чтоб тема в прессе:

"Гитлер – Сталин"

не затухала в наши дни,

своё б я тоже

мненье вставил:

друг друга стоили они…"

Павел ЗАРХИН

Вся эта тема: "Гитлер – Сталин"

не протухала в прессе чтоб,

своё б я тоже мненье вставил –

а не твоё б и не её б.

Ума особого не надо,

когда своей-то темы нет,

вставлять чего-то и куда-то –

и выставляться как поэт.

Всегда в ходу такой товарец,

хотя и слышишь тут и там:

себе ты лучше вставь-ка палец

куда-нибудь, заткни фонтан.

А сверх того, раз есть охота,

во что приспичит, вставь возьми

язык, или ещё чего-то,

да сгоряча не прищеми…

Уразумей совсем простое:

не для таких тот спор стишат,

чтоб вякать, кто кого там стоит,

коль сам не стоишь ни шиша!