сгибает ливанский кедр,
как трепещет парус, назад завернув края –
туда, где рождался мир. Где лежало я
не свитком с латынью, но шумом иных начал –
державным Словом, дыханием Духа, днём,
отделившим от мрака свет, утопая в нём.
Удлиняясь платьем, разбившимся о причал.
6
Меня больше нет – лишь сквозной золотой поток
от начала времён до конца – через почерк строк,
через светоч глаз, через мельницы пылкий круг,
пролетая от понта – туда, в незакатный Юг
и колыша тростник, и вращая звезду, судьбу,
Пана шерсть раздирая прозябнувшей парой крыл,
обращая – сквозь флейту – того, кто пел и любил,
в закусившую алую – через века – губу.
7
От начала дней, до конца, до залетейских вод
я – Назона письмо, карта мира, его исход,
трепетанье ветвей, стриж над Троей, ресницы взмах,
ход Архангелов сфер, вещий дух и дорожный прах,
семь поющих Гармонии, как семь дисков, летящих насквозь,
атлетических нот, что расчислил Гомера перст,
и с тех пор – эта ширь. Так страдальца вознесший крест
удлиняет до сердца Господня земную ось.
8
Тихо мачта вбегает в закат. За кормой – прибой.
За ним – горизонт и небо, где нам с тобой
в длинных пёстрых аллеях, мелькая, летит листва,
где руно золотое рыжих волос и слова
обретают выпуклость, плоть, а прибой – аккорд,
в сильном свете колен где распахнут последний край
золотого хитона Жизни, захлёстнут в Рай.
Где горячий глаз доплывает в последний порт.
9
Я Назона письмо. Я о том, как платье шумит
в пылком ветре, о том, что никто не будет убит,
что пронзает улиссовы кольца навылет стрела
превращений, что, вылетев из ствола
флейты нотой-наядой, – поёт. И пространство бежит в два конца,
отражённое в зеркале вод иль в ничьем зрачке,
где уловлен Амур. Где Психея дрожит в сачке.
Где дыханье и тишь. Да круги золотого кольца.
10
Я вбегаю в простор, где бредёт сквозь лазурь Филоктет,
я вбегаю в костёр, превращаясь в мельканье и свет
там, где губ акварельных на чаше небесной печать –
это птицы, две алые птицы в закате кричат.
Я Назона письмо, словно плат и заплата, поток,
золотая чащоба осыпанных пудрой волос,
мельтешение слова в закатном пожаре полос
и зажжённый, как губы, с причала последний платок.
Mарина КУЛАКОВА
(Нижний Новгород)
MARINA
Уж сколько миллионов лет песка,
Камней… Смеёшься ты? – курорты…
Позируешь художникам: тоска –
до звёзд морских, и до морских коньков,
в спираль тоски закрученных.
До спорта.
Зачем мне, море, твой скалистый смех
И тихая безбрежная улыбка?
Молчи, ты улыбаешься для всех.
Легко и зыбко.
Но я могу с тобой поговорить,
Не делая из этого секрета,
Хоть в рифму, хоть без рифм, – мы будем жить,
Нам всё равно, и так ли важно это?
Ты – моё имя.
Что ты скажешь, нет?
Диагноз? – нет, бывает и страшнее, –
Меня зовут Мариной сотни лет.
Есть имена печальней и смешнее.
Марина, ты…
Глоток сухой воды.
Сырого солнца, взятого с отлива.
Марина, ты… И здесь мои следы.
Их нет давно. Их вывезли.
Всё живо.
Из Коктебеля вывезли песок.
Смотрела молчаливая природа, –
Сколь важным было дело, важен срок, –
Строительство военного завода.
Когда? – теперь не важно. Вот дела…
Иные времена, иные войны.
Марина, ты… смеёшься? Я пришла.
Спокойно, море. Не шуми, спокойно…
***
В прозрачном ухе Коктебеля
