То есть — представители тогдашней власти прекрасно видели, куда всё клонится, но, в силу своей интеллектуальной или духовной ограниченности, фактически ничего не сумели сделать для того, чтобы предотвратить произошедшую впоследствии на рубеже 1990-х годов трагедию разрушения СССР. Как ни печально признавать, но, выдержав все тяжелейшие испытания, все тяготы и войны, мы не смогли противостоять соблазнам западной цивилизации и продали свои завоевания (а с ними, в общем-то, и своё Отечество) за "впаренную" нам в качестве тридцати серебряников синтетическую импортную колбасу, "сникерсы" и иноземные шмотки. А началось всё с того, что наши идеологи не нашли ничего равносильного, что можно было бы противопоставить таким "идеологическим диверсиям", как песни четвёрки "Биттлз", американские джинсы и те самые сигареты и "жвачку", из-за которых топал ногами поляковский особист. И вся эта соблазнительная мишура разъела души подрастающих поколений сильнее, чем ржавчина наши ракетные установки, так что, когда грянула перестройка и демократы начали топтать социалистические ценности, за них уже почти некому было заступиться. Всем хотелось вкусить свободы и изобилия...

Казалось бы, что плохого в том, что люди хотят жить не хуже, чем их западные соседи? Жевать резинку, курить "Marlboro", ездить на "BMW" и "Мерседесах", пить виски?.. Да, вроде бы, ничего. Все ведь хотят в этой жизни быть по-своему счастливыми. Только вот цена за это счастье оказывается порою непомерно высокой...

"У каждой страны, у каждого народа, у каждого человека своя правда, которая другим кажется ложью, — говорит, размышляя надо всем случившимся с Россией, герой романа Юрия Полякова Дмитрий Свирельников. — И это нормально. Ненормально, когда страна, народ, человек начинают верить в чужую правду, а свою, родную, воспринимать как ложь. Тогда всё рушится... Всё!"

Сохранение вот этой самой "своей" (для исторической России) правды и развенчание правды "чужой", протащенной к нам тайком через западные таможни и разрушающей нечто главное в судьбе и характере нашей страны и народа, как раз и является одной из самых постоянных художественных задач писателя Юрия Полякова, начиная, пожалуй, с его "Козлёнка в молоке", "Неба падших", "Подземного художника", "Замыслил я побег", "Возвращения блудного мужа" и вплоть до "Грибного царя". И, читая поляковские книги, надо постоянно иметь в виду тот факт, что его ироническая интонация не даёт ни малейшего основания считать, что автор относится к сказанному им о судьбах своих героев или, тем более, о судьбе нашего разрушенного Отечества без настоящей боли. Ирония — это не суть писателя, а не более как "жёлтая кофта" Маяковского, в которую "от насмешек душа укутана".

4.

Анализируя изобретённый Поляковым метод гротескного реализма, мне подумалось о том, что творческая индивидуальность писателя во многом обуславливается самим фактом наличия в стране некоей устоявшейся идеологической Системы, без которой у автора просто не может быть какой-либо ярко выраженной гражданской позиции. Существуя в рамках такой Системы, пишущий может выступать в качестве её певца и глашатая, а может быть её закоренелым оппонентом и противником; может восхвалять её успехи и достоинства, а может, как говорится, "держать фигу в кармане", обхихикивая в своих произведениях её промахи и недостатки; может служить ей верой и правдой, а может, как Солженицын, всю жизнь против неё бороться. Но главное — что у него при этом есть ТОЧКА ПРИЛОЖЕНИЯ СИЛ, объект для творческого проявления своей любви или ненависти, на фоне которого становятся яснее видны и он сам, и его жизненная позиция1.

В последние годы Система в её классическом виде (тоталитарная власть + идеологическая верхушка + карательные органы) ушла в тень, чёткая государственная идеология отсутствует, единого гражданского общества в стране нет, и писателю приходится говорить, главным образом, лишь о каких-то частных проблемах частного персонажа. Из-за этого литература стала мельче, утратила свою социальную остроту и значимость, и быть услышанным широкими читательскими массами стало в наши дни намного труднее, чем в годы идеологических строгостей и цензурных запретов.

Наиболее сильно и ярко талант Полякова проявляется именно тогда, когда он вступает в единоборство с Системой и начинает действовать закон о том, что, "сила действия равна силе противодействия". Это хорошо видно на примере таких политически заострённых вещей как "ЧП районного масштаба", "Работа над ошибками", "100 дней до приказа", "Апофегей", "Демгородок" и особенно — "Козлёнок в молоке", героям которых приходится тягаться с такими монстрами, как бюрократия, солдатчина, а то так даже и сама государственная идеология. Но именно серьёзность сопротивления как раз и способствует пробуждению в них неких, до поры дремавших, душевных качеств, наполняющих и их собственную судьбу, и сюжет произведения тем верховным смыслом, который подталкивает читателя к стремлению быть похожим на литературного героя и подражать ему в своей реальной жизни.

Когда же Система не видна и полуразмыта (или же автор и его герои сознательно отводят глаза, чтобы не замечать её несправедливостей), тогда на передний план выходит сугубо личная, индивидуалистическая тема, сводимая, главным образом, к ненасытимой жажде сексуального удовлетворения. И тут читатель должен иметь в виду ещё одну особенность поляковской прозы. Будучи потрясающе наблюдательным писателем и зная жизнь как бесконечное множество переплетающихся между собой нюансов, Юрий Поляков почти всегда пишет только о том, что практически мгновенно узнаётся читателем как его собственный, индивидуально неповторимый человеческий опыт, а потому и принимается им как безоговорочно абсолютная жизненная правда. Если же что-то в произведении Полякова откровенно "выпирает наружу" и представляется неестественно раздутым, значит, это сделано автором специально для того, чтобы читатель обратил на это внимание и задумался над его сутью. Именно такова, на мой взгляд, гипертрофированная и почти исключительно плотская (если не сказать: скотская) сексуальность многих его персонажей, встречающихся нам в таких вещах как "Небо падших", "Подземный художник", трилогии "Замыслил я побег", "Возвращение блудного мужа" и "Грибной царь", отчасти в "Козлёнке в молоке", а также во многих его пьесах. Вышедшая на первое место маниакально преувеличенная сексуальная озабоченность, являющаяся явно ненормальной для обычных людей, призвана сигнализировать нам о том, что это — по сути, единственное, что ещё оживляет собой жизнь человека, отрешившегося (или же отрешённого) от Системы и создаваемых ею проблем. Не случайно у нас постоянно звучала раньше фраза о том, что нельзя жить в обществе и быть от него свободным, — это действительно так и, освобождаясь от общества и порождаемых им проблем, человек как бы оказывается на необитаемом острове, где его не волнуют никакие другие вопросы, кроме диктуемых собственной плотью. Хорошо ещё, если перед ним стоит задача ежедневного добывания прокорма, решение которой забирает на себя хотя бы часть его сил и времени, а если проблема с питанием и защитой от окружающей среды полностью решена, тогда на первое место, затмевая собой душу и разум, выходит единственно томление в паху — постоянное, жгучее и неутолимое. Именно это мы видим на примере главных героев повести "Небо падших", а также "эскейпера" Олега Трудовича Башмакова из романа "Замыслил я побег" и некоторых других персонажей, включая главного героя романа "Грибной царь" Михаила Дмитриевича Свирельникова. Только этим можно объяснить почти обязательное наличие в большинстве поляковских произведений несоизмеримо юных по возрасту любовниц главных героев и то, что мир его прозы порою сужается до размеров единственно вагинальной реальности. И это — уже не гротеск, а красноречивый пугающий символ, предупреждающий нас об опасности перерождения человека мыслящего в человека исключительно трахающего. Впрочем, одна из пьес Юрия Полякова так и называется — "Хомо эректус".