Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

И вот эта постмодернистская "смерть автора" настигла Всеволода Некрасова при жизни. Он вроде бы и есть, и даже активно пишет и работает. Но прошло уже двадцать лет перестройки, уже вовсю президент Путин в Париже целуется и обнимается с давним эпигоном Некрасова Дмитрием Приговым, без которого вообще на Западе не проходит ни одна литературная тусовка, а о поэзии Всеволода Некрасова, когда-то и возрождавшего новую поэзию в далёкие 50-е годы, естественно, запрещённого к публикации в советское время, молчат и поныне, в эпоху полной свободы. Так же замалчивают и Леонида Губанова. Не было их. Никогда не стояло. Вот они — правила игры либеральной тусовки.

Ушли из жизни в своём маргинальном полуизвестном одиночном состоянии почти все его былые друзья: Лев Кропивницкий, Михаил Соковнин, Ян Сатуновский, Игорь Холин, Генрих Сапгир. Новым друзьям уже сам Некрасов оказался не нужен. Помню, когда-то рассказывал Корней Иванович Чуковский: "Сначала — говорили Чуковский, Маршак и другие. Потом стали говорить — Маршак, Михалков и Чуковский. Нынче говорят — Михалков, Маршак и другие. Так я стал "и другие"…" Примерно то же самое происходило с Всеволодом Некрасовым. Сначала говорили: Кропивницкий, Некрасов, Холин, Сатуновский и Сапгир. Затем стали говорить: Некрасов, Холин, Пригов, Рубинштейн. Нынче говорят: Пригов, Рубинштейн и другие.

Так Всеволод Некрасов в том литературном течении, родоначальником которого в России он является, очень быстро в перестроечной хищнической суете, в погоне за грантами, премиями и поездками в Париж и Берлин, в конкуренции с молодыми и прожорливыми циниками попал в "и другие…" Остается с ностальгией вспоминать о романтической Эпохе Возражения советских времён, когда для того, чтобы заявить о себе, надо было и немалое мужество иметь.

Не тирлимпомпом

Но поделом

Нам

А были мы империей зла

Испытывали мы

Массу радости

Ситуация живой разговорной речи, в которой существовала его поэзия, стала превращаться в решительный ответный отклик, в речевой энергичный жест. Он по-прежнему тщательно работает над словом, но по-прежнему его конкретное слово несёт в себе смысл, новое Возражение уже новым хозяевам жизни:

Эпштейн бакштейн

А Рубинштейн

Почему это

Сюда не рифмуется

Почему это

Тут рифмуется

Кедров

Откеда вдруг

По-прежнему интересна внутренняя рифма: Кедров — откеда вдруг, по-прежнему речь состоит из концептов, устоявшихся и клишированных, ибо и Эпштейн, и Рубинштейн — давно уже сами стали концептами. По-прежнему поэт выстраивает ряды-перечни, характеризующие уже не советский, а перестроечный хищнический менталитет. Уже другие фразеологизмы, другие поговорки, другие слова-наименования из другого опустошённого мира:

Букер бякер

Букермекер

Антибукер Интернет

И тебя нет

А кто

Есть

Кто

Есть

Тимур кибиров…

Как русский авангардист, Всеволод Некрасов оказался достаточно далёк и от своих предшественников (чересчур большим оказался временной разрыв для прямой переклички с Маяковским ли, с обериутами), и от своих последователей, умело предающих своего учителя. Организованная "смерть автора". Как говорится: за что боролись? Всеволод Некрасов пробовал возмущаться, обратить внимание друзей и читателей, пишет протестные, возражающие статьи: "Приговский фонтан забил так безумно именно после "Аполлона 77", собравшего "конкретистов" ещё пятидесятников, и какое-то время Пригов сам заводил речи об этом: "Пригов твой эпигон, а Кибиров — Пригова" говорит Гробман. И что возразишь?.."

Кому же, как не диссидентствующему поэту, было радоваться падению режима и полной свободе искусства. Но для нового общества потребовалась свобода смерти: смерти народа, смерти науки, в том числе и смерти искусства. И оказалось, что новое либеральное общество диктует свои законы и распределяет места ещё более жестоко, чем предыдущая. С удивлением замечает Всеволод Некрасов: "Казалось бы, они природные враги друг другу. Зря казалось. Первые враги они — общему врагу: тем, кто вне системы. И обе системы слипаются в одну, и ей, единой системе, годятся смертискусники, годится кабаковина с куликовиной и приготой, лишь бы не Булатов и Олег Васильев. И смерть искусства, и смерть картины, и смерть автора вовсю гуляют, востребованы, растиражированы…"

И империя

Империя страсти

К информационной ой власти

Страсти Господи прости

Господина Гусинского

И не единственного

Типа

Господина Гусинского

То есть

Гой еси?

Гой гой.

Гой еси.

Вот эта детская поэтическая наивность и ясность в выражениях завела Всеволода Некрасова уже через край положенной политкорректности. Впрочем, вспомним Александра Блока: "Я — поэт, следовательно не либерал". Воевать с советскими чиновниками дозволялось почти легально. А вот воевать с либеральными кураторами и чиновниками от искусства оказалось гораздо страшнее. Ибо многим не понравилось, что "у вас много каких-то одинаково звучащих фамилий". То есть, надо ли гою идти на рожон. Неожиданно для себя уже стареющему поэту, лет пятьдесят чувствующему себя евреем в искусстве (в цветаевском смысле — "все поэты — жиды", одинокие и заброшенные), пришлось обороняться уже от новых политических обвинений в антисемитизме. Но ему ли, по-детски радующемуся, по-детски мыслящему и играющему словами, по-детски огорчающемуся, выстраивать новые изощренные оборонительные сооружения? Что он мог сказать на упрек в том, что в последних стихах у него многовато Гройсов, Эпштейнов. Бакштейнов?

Игрушки книжки

Какие ишь

Какие наши делишки

Какие ишь у нас

Иртюшки

12
{"b":"131017","o":1}