Во-первых, мать — она всегда остается матерью. "В детях, может, и есть половина отца, да только малая она, эта половина, без вынашивания и без того вечного, неизносного присутствия в своем чреве, которое чувствует мать. И, рожая дитя своё, превращающееся затем во взрослого человека, не всё она в родах и корчах выносит наружу: впитавшееся в стенки то же самое дитя остаётся в ней навсегда…"

Кстати, и слова — самые задушевные, самые образные, самые художественно ёмкие в этой повести — обращены прежде всего к ней — к Тамаре Ивановне. На других героев такой душевности и такой глубины раскрытия Распутин порой уже и не находит. Может, и ему они не так близки по сердцу?

Во-вторых, русской женщине в ХХ веке и досталась самая горькая доля, и не привыкать ей уже брать на себя самые важные решения в жизни семьи своей и рода своего. Мужик может, конечно, и пошуметь, особенно, если водочки примет, и даже по углам свою бабу по старой привычке погонять, но самые главные решения не только в городских семьях, но даже в сибирских деревнях частенько уже принимает не он, а женщина.

"Она рано убежала из деревни, еще и семнадцати не исполнилось. Все они рвались тогда в город, как бабочки на огонь, и сгорали в нем… Тамара Ивановна могла считать себя везучей — при надежном муже и неиспорченных детях умевшая оберегаться и от безоглядного сломяголовства, и от опьянений новизной, и от цыплячьей доверчивости… Тамара Ивановна продвигалась вперед неторопливыми и выверенными шагами, выстраивая свою судьбу, как крепость, без единого серьезного ушиба".

Все эти словесные характеристики важны в повести, дабы читатель не решил, что перед ним истеричная ополоумевшая женщина, в истерике же и пристрелившая насильника дочери. Нет, нет и нет. Кончилось терпение. И крепость её всё равно уже разрушена, так ли, этак ли, но осколки собирать можно и в тюрьме, хуже уже не будет…

И третье, чтобы не решил читатель, что перед ним какая-то бой-баба, мужик в юбке, комиссарша, которой и положено так поступать, Валентин Распутин, думаю, осознанно ввёл в повесть главы о деревенской юности Тамары, о её затаенных мечтаниях, о её впечатлительности и тонкой чувственности: "Её волновала женская тайна, в ней же заключенная, но не то физиологическое, тоже непонятное, жуткое, но и одинаковое для всех, а то невидимое, нутряное, более чувственное, чем физиология, запаленное особым духом, или тихое, сонное, едва шевелящееся, нежно перебирающее грудь, или вдруг окрыляющееся, распирающее ту же самую грудь, поднимающее от волнения на цыпочки… Все видимое в жизни имеет какую-то функцию… но нельзя же всю женщину, сколько её есть, определить в постель и на кухню. Она вся туда не поместится, и не всё будет принадлежать мужу… Бывало, Тамара Ивановна стыдилась себя перед этой сокрытой в ней частью, где она возгорается не огнем желания, а огнем чистого вдохновения и вся-вся порывисто и неудержимо приготавливается для счастливого подвига. Одна из многих и многих миллионов женщин, похожих на нее, она, благодаря этой особой сверхчуткости, этой способности самопроникновения, могла считать себя единственной…"

Нет, такой тонкий человек так просто, даже из обычной человеческой мести, на убийство другого не пойдет. И детей не так она воспитывала, чтобы запросто влезать в разные авантюры. Другой образ мысли, другой склад ума. Другое тонкое восприятие жизни.

И вот всё рухнуло, муж сидит без работы, как и большинство наших провинциальных мужчин, не бунтует, бомбы не кидает. Тихо и почти без толку вымирает. Даже без пьянства и скандалов. Далекий сибирский город наводняют чужие люди, власти живут лишь ради себя и тоже без лишней роскоши.

Всё новое, от школьного обучения и правил поведения до новых песен и новых хозяев жизни было не только глубоко противно лично ей, но и несло окончательное разрушение уже всему, из чего состояла её жизнь. Изнасилование пятнадцатилетней дочки оказалось последней каплей. Это уже, на мой взгляд, была не месть молодому кавказцу, по крайней мере, не только месть, это было наказание за зло. Сопротивление злу.

Если честно, даже по повести этот кавказец Эльдар не выглядит каким-то законченным злодеем. Также как не является воздушным созданием и слегка взбалмошная Светка.

Но зло должно быть наказуемо. И если бы у Тамары Ивановны была хоть малейшая уверенность в том, что будет суд, насильника осудят, и хоть какая-то справедливость восторжествует, не поехала бы она к отцу своему за старым ружьем, не вытачивала бы она на кухне обрез и не выжидала бы у прокуратуры почти освобожденного насильника.

Выстрел Тамары Ивановны направлен не только в Эльдара, он направлен во всю нынешнюю жизнь, в продавшихся следователей, в закрытые предприятия, в понурых и безвольных мужей и сыновей….

Нам скажут, что много было уже и повестей, и кинофильмов на эту тему, на близкие сюжеты. Кто-то опережал время, выдавал мечту за реальность, как тот же Анатолий Афанасьев. Кто-то блестяще описывал реальные истории жизни. Но когда "этого" становится чересчур много, происходят уже изменения в самом народном сознании. Если власти не прочтут внимательно повесть Распутина, то вскоре эхо материнских выстрелов громыхнет уже по всей стране. Как бы не было поздно…

Нам Валентин Распутин в этой повести дает последний шанс на спасение. Иные скажут: Валентин Распутин защищает и облагораживает беспредел. Приветствует расправу без суда и следствия. Сергей Кара-Мурза вновь напишет, как писал он про пронинских героев из "Ворошиловского стрелка", что героям надо было настойчивее стучаться по инстанциям. Стучались уже всюду. Достучались до полного вымирания. И уже не пламенный Проханов, не революционный Лимонов, а рассудительный Валентин Распутин говорит также рассудительно и неспешно: друзья мои, выхода нет, зло должно быть наказуемо.

Это и есть нынешняя самая высшая православная правда. Да и голос отца звал идти только вперед. Другой дороги у России уже нет: "Как раз там, возле самой двери справа, где только вчера сидела она сама, маясь в нетерпении, когда их с Анатолием примет прокурор, сидел теперь тот, кто и был ей нужен. В синей джинсовой куртке, с обросшим лицом и хищно опущенным носом, он стал поднимать глаза… Вот теперь все сжалось и напружинилось в ней до предела: казалось, еще мгновение, и она бы вырвалась из чего-то удерживающего и взвилась в воздух… Теперь он узнал Тамару Ивановну, лицо его перекосилось то ли от брезгливости, то ли от ужаса. Сумка грохнула выстрелом…"

Дай Бог, чтобы этот выстрел услышали все, кого он касается.