Мне всё стало ясно. Похоже, это и была та самая Марфуша…

А когда стали засыпать гроб — он был простой, черный и с крестом, — они вдруг обнялись с молодящейся расфуфыренной вдовой и с накрашенной дочерью, и назад уже возвращались вместе — некого стало делить.

Прошло уже много лет, десять или больше, а я всё помню эту сцену и помню слова старого писателя о настоящей литературе, и меня греет мысль, что я никогда не рассматривал свои занятия как средство карьеры или заработка — скорее как сумасшествие. Я всегда писал, что думал. Говорил то, во что верил… Потому и один. Потому и на льдине. Иногад, правда, приходилось валять ваньку, чтоб сбить с толку бдительных умников. Но по большому счету я не изменял себе никогда. Я нашел свою точку, упёрся и стою. Стою всю жизнь. Упорствую неустанно. Кому-то нравятся мои перехлёсты и заблуждения, другие считают это "стриптизом души" — что ж, может, они и правы. Ведь не всякому дано воспринять искренность суждений и открытость взгляда — для этого тоже нужно хоть что-нибудь да иметь за душой…

Увы, как и во все времена, торжествует ничтожество.

Ах, если б знали вы, сколько мелкого зла, сколько ядовитых уколов и нежданных щипков принесли мне эти занятия, этот вышеназванный "стриптиз"! Иногда проблемы возникали вообще на ровном месте — возникнут они и после публикации этого текста…

Я сломал судьбы себе и нескольким близким мне людям, у меня множество врагов (в основном бывшие друзья), у меня несколько детей — сироты при живом отце, и их матери мучаются даже больше, чем я, и, видно, мучиться им до конца, и, похоже, так же смешно, как того писателя, будут хоронить и меня. Не делите ж места у гроба, родные, — обнимитесь, мои милые, и поплачьте, поголосите обо мне, о моей несложившейся, разменянной на сладкие грёзы, растраченной на красивые химеры, потерянной, непутёвой моей жизни, — поплачьте, я всех вас любил.

Есть у радара особый дар:

Видит невидимое радар.

Есть у радара бесценный дар:

Слышит неслышимое радар.

Есть у радара могучий дар:

Знает незнаемое радар.

...Есть у поэта нелегкий дар:

Сердце поэта — всегда радар.

Если б по случаю мне попалось на глаза только одно это стихотворение, я непременно отыскал бы и другие, вышедшие из-под пера этого человека. Что-то подобное было со мною, когда наткнулся на всего лишь две строчки другого поэта, тоже, как и автор приведенного выше стихотворения, донбассовца, а стало быть, и шахтера, Коли Анциферова, так и не сделавшегося для нас Николаем, поскольку не суждено ему было дожить до тридцати лет. Между тем — не полная строфа, а лишь полстрочки из его маленького стихотворения, едва появившись, стали метафорой. Это там, где поэт говорит о себе, что он работает как вельможа, что он работает только лежа.

А вот у Евгения Нефёдова (это о нем говорю я сейчас), тоже в прошлом рабочего и тоже донбассовца, такой метафорой является все стихотворение, воспроизведенное тут мною целиком. А поэты-то они разные. Роднит их разве что упругая мускулатура слова, на которую опирается, как на самый надежный посох, рука не просто рабочего человека, а именно горняка, уверенного в несомненной необходимости своей профессии для каждого из нас в отдельности и для всех сразу. Об этом Евгений Нефёдов заявляет прямо и решительно, с гордым сознанием неоспоримой праведности. Вспоминая, похоже, легендарное стахановское время, он говорит:

Когда шахтер выходит на гора,

И у него победа за плечами,

Товарищи средь шахтного двора

Его цветами радостно встречают.

Такой обычай: уголь и цветы, говорит нам поэт, и далее философски, по глубинным законам жизни, утверждает:

По ним исходит от сердец и рук

Тепла, и света доброе свеченье.

Цветы и уголь, как любовь и труд,

Равны в своем высоком назначенье.

Я беру эти строчки и строфы из объемистой книги, вышедшей не так давно в издательстве "Информпечать", куда помещены стихи и поэмы разных лет. Евгений Нефёдов назвал ее, книгу эту, "Свет впереди". Назвал так, казалось бы, в пору беспросветную, когда в страну-победительницу, сокрушившую фашистское Идолище Поганое, в страну, ставшую по праву сверхдержавой, вторглись бесовские силы, когда — где ж он свет, где он видится поэту, который сам с невыносимо тяжкой болью в сердце вопрошает:

Быть или не быть?

Ужель вдали

Новый Гамлет после нас отыщет

Только черепа на пепелище

Ставшей головешкою земли?

Вопросы, вопросы, один страшнее другого, ставит поэт перед собой, перед нами всеми, перед нашей страной, перед Отечеством нашим, спасенным, казалось бы, навеки, в страшной войне:

Быть или не быть?

Моя земля!

Помоги истории ответить:

Будет третье из тысячелетий

Или все

начнется от нуля?

Молчит земля, не торопится с ответом и она на гамлетовский вопрос. А может, попытаться найти ответ у главной героини книги, коей безусловно является лирика. Она ведь не случайно царствует на её страницах, теплою волной вливается в душу сразу же после особенно тягостных моментов, названных, обозначенных самим же автором, вот таких, например:

На отстрел отныне нет запрета!

Лупит шквал свинцового дождя,

Не щадя солдата и поэта,