Так или иначе, воцарился настоящий хаос. Я стоял в сторонке и пристыжено молчал, в то время как все вокруг галдели, орали, визжали, толкались, бранились и лаяли. И безмолвие мое было ярче всех этих выкриков, шума и суеты, ведь я и был возмутителем рыночного спокойствия. Но его, разумеется, никто не слышал, потому как нет таких людей, кто мог бы слышать безмолвие. Его могу слышать лишь я.

Но я не человек.

Последнее обстоятельство, кстати, и породило всю эту неразбериху.

Однако здесь, как и в ином людном месте, оказалось много стражи. Загрохотали доспехи, засверкали железные гребни шлемов, зазвенели мечи и алебарды, застучали копыта. Со всех концов к месту происшествия ринулись задоспешенные вооруженные солдаты короля. Они грозно кричали, расталкивали древками нерасторопных зевак, щедро раздавали тычки и затрещины. Конные стражи то и дело вскидывали плети, тоже громко кричали и отдавали приказы пешим.

Я стоял и молча любовался результатами своих желаний. Хотя, я настойчиво отговаривал гадалку не предсказывать мне ничего. Я не единожды переспросил, готова ли она взглянуть на мою руку. Эх, любопытство. Да, ты порождаешь героев, которых гонишь на свершение подвигов. Но очень часто титул героя присваивают тогда, когда он уже и не нужен. То есть — посмертно. Неужели люди всегда готовы обменивать жизнь на это пустое слово? Нет, слово не пустое, но становится таковым после смерти героя, в то время как смыслом наполняется при жизни его. По крайней мере, для самого героя. А ведь это одно из истинных глубинных желаний каждого — быть героем. Но как можно быть героем, если тебя уже нет? Останется лишь символ, но не истина. Символ же будет жить до тех пор, пока тебя не забыли.

Однако многие люди склонны забывать истины…

Я спокойно поднял руку, разжал ладонь, взглянул на нее и загадочно улыбнулся. Улыбка исполнилась не то гордостью, не то грустью. Со стороны невозможно было определить, ведь на меня никто не обращал внимания. Потому как на таких оборванных и нищих никогда не обращают внимания. А я стоял посреди всеобщего хаоса и с интересом разглядывал свою ладонь. И в очередной раз убедился в том, что я не человек.

Ладонь моя была пуста.

А точнее чиста.

На ней не виднелось ни единой линии.

Вот же бывает как.

Пусть и нечасто…

— А ну расступись! — громко кричали стражи.

— Посторонись!

— Разойдись!

— Эй ты, брось! — конный воин ткнул плетью в сторону какого-то паренька, ловко подхватившего репу. Паренек распрямился, воровато огляделся и нервно сглотнул.

— Брось, тебе говорят! — грохотал страж. В тени открытого шлема рассерженно сверкали суровые глаза.

Но паренек его уже не слушал. Он бежал. И бежал проворно.

— Держи его! — истошно заорал продавец, словно у него увели супругу.

— Стой! — загремел вдогонку голос конного стража. Он развернул гнедого коня и попытался пуститься за лихим воришкой. Но неугомонная толпа напористо лезла к месту происшествия.

— Прочь с дороги! — гаркнул страж. — Прочь!

— Прочь! — запоздало вторил тучный продавец, подпрыгивая на месте, будто это что-то меняло. — Прочь, раззявы!

Окрики не действовали. Тогда конный воин взмахнул плетью и принялся стегать направо — налево. Подействовало. Такое всегда действует. Раздались сдавленные крики и вопли, наполненные болью и злостью. Толпа панически раздалась в стороны, явив ему дорогу. Страж порядка порывисто пустил коня в образовавшуюся брешь, но было уже поздно. Паренек с репой растворился в пестрой подвижной массе. Воин снова осадил коня, поднялся в стременах, обвел взглядом непокрытые вжавшиеся головы. Но, поняв всю тщетность, а главное — бессмысленность поисков, опустился и снова развернул скакуна. Пузатый продавец раздосадовано кусал пухлую губу.

Да, в том и состоит круговорот рынка — переход материальных ценностей от одного к другому. И не всегда это происходит по установленным правилам. А точнее — каждый сам устанавливает свои правила. Хотя извечным остается лишь одно правило — материя никуда не исчезает. Так или иначе, она остается здесь, в нашем материальном мире. Меняются лишь ее хозяева. А точнее — желающие обладать ею. Выходит, хозяин — это тот, кто желает чем-то обладать. Но желание, оно ведь нематериально. Его можно назвать духовным проявлением. Что ж, значит наш материальный мир, окружающий нас — есть отражение духовного. И все те ценности, которыми мы обладаем — отголосок наших желаний. Искренних желаний. Именно тех, которые мы сумели воплотить.

— А ты чего встал, босяк ободранный?! — взорвался над ухом сильный и раздосадованный голос стража, прервав размышления. — А ну прочь!

Я благоразумно шагнул в сторону, пропуская его. Нет, я не испугался. Просто не хотел привлекать внимания до поры. Вернее, уже привлек, но лишь внимание одной женщины.

Гадалку, наконец, подняли и принялись тормошить, засыпая вопросами. Она немо вращала растрепанной головой, дрожала и силилась что-то произнести. Молодая девушка бранно кричала поодаль, и норовила вцепиться в ее волосы. Но ее оттаскивал тот самый разносчик фруктов, пресекая самое страшное, что только возможно в нашем мире (после конца света). Правильно — женскую потасовку. В длинном рваном разрыве призывно мелькало белое полное бедро. Многие мужчины откровенно пялились туда, с завистью посматривая на простого грузчика. Женщины же взрывались негодованием и злостью при виде того же самого. Хотя в глубине их желаний гнездилась простая зависть. Они бросали строгие взгляды на своих мужчин, и те понуро отводили глаза, прикованные всего лишь к одной ножке. И мечты их рушились, как песчаные замки в прилив.

Но взгляд их приковывала не прелестная девичья ножка, обнаженная волею случая. Они взирали на оголившуюся истину, не так давно плотно скрытую под длинным платьем. Ту самую, которую всегда вожделенно жаждут. Притягательную и неизведанную. Вернее — то оказалась ее малая часть. Она манила длинным разрывом, и фантазии всякого силились продолжить его. Всей истины им вовек не изведать и не познать. Но им было достаточно и этого, дабы жадно сглатывать и наслаждаться видением. Мечтать же о всей истине у многих не хватало духу.

Я тоже посмотрел туда. Но иным взглядом. Хотя я умею смотреть по-всякому. То есть так, как пожелаю. Да, фигура у девицы хороша — ноги стройные, бедра полные. Поднял взгляд выше и тоже остался доволен — голосистая (даже горло видно). Но я подумал о другом. О том, что незримую истину ту она открывает лишь кому-то одному. Самому дорогому, самому любимому, самому достойному. А может и двум друзьям — соперникам, дабы выбрать из них лучшего. Ну, в крайнем случае, в самом крайнем случае — группе избранных. Но не всем, далеко не всем…

Хотя, как знать?

Ведь всякое бывает.

Однако рыжая крикунья меня интересовала меньше всего. Я отвел глаза, и поискал гадалку. Вдруг предсказательница подняла взор, и наши глаза снова встретились. Не знаю, уж что она увидала в моих, но ее глаза расширились до невозможности. В них по-новому полыхнуло пламя недавнего страха. Она на миг оцепенела. И не понимала она, что видит там свое отражение. Но в следующее мгновение ее крупно передернуло, и она принялась пятиться прочь. Я призывно улыбнулся — я не желаю ей зла. Другое дело — не все готовы узнать правду. Да, нечасто встретишь человека без судьбы. Я, по крайней мере, таких не встречал. И гадалка, судя по реакции, с таковым столкнулась впервые. Зрачки ее ошалело метались, тело трясла крупная лихорадка, лоб покрылся холодной испариной.

— Пусти, пусти, потный болван! — визжала тем временем юная девушка, пытаясь вырваться из крепких рук грузчика. Судя по всему, ему понравилось удерживать ее повыше живота. — Я покажу ей, как рвать мое платье. Вчера только пошили…

— Да уймись ты, дуреха! — рокотал в ответ немолодой высокий разносчик.

— Сам дурень неотесанный! — она попыталась лягнуть его, но больно ушиблась косточкой о его колено. — Ууууу! Истукан вонючий! Пусти! Я тоже выдеру ей клок!