Тиэса была древней королевой, и подданные звали ее «Сердцем мира». Увы, давно и безнадежно израненным. Ведь именно избранник королевы впустил в мир зло первых демонов: поддался черному зову духов, проникших в мир из глубин нездешнего. Именно король предал свой народ, открыл ведимам секреты первозданной магии эльфов, сделав их безмерно опасными. Скорость реакции тварей возросла, их заклятия обрели новую мощь. Король предал всё, стремясь обрести власть над миром Саймили. И начал войну, которая в итоге стерла из мира эльфов, навсегда сделав их малым народом, ничего не решающим и живущим в жестокой изоляции.
Не везет эльфам с королями, если разобраться. Нынешнее ничтожество – чем лучше? Зато королева… она была безупречна.
Орильр помнил себя прежнего, из времени древней войны – молодого упрямого дурака, тенью следующего за королевой, которую подданные оберегали и любили безмерно. Он тоже оберегал, старался хоть немного облегчить бремя её бед. И – молчал, как истукан. Какой смысл говорить, что ты тоже любишь ее? Будь счастлив, что признали лучшим воином и дозволили находиться рядом, видеть каждый день…
Седой закашлялся в приступе удушья, вызванного и каминным дымом и старой болью утраты. И горьким смехом – тоже. Если бы «король» знал, как хран, не сохранивший королеву, винил себя тогда, безмерно давно, как просил сородичей о казни! Он желал боли, чтобы хоть так утешить истерзанную душу. А его уговаривали, успокаивали. Хуже, считали героем. Даже осмелились просить стать новым королем. Эльф усмехнулся. Хоть одно приятное воспоминание – как он гонял их всех по разрушенной площади прежней столицы! Впрочем, впрок не пошло. Королем предложили быть Лиррэлю-а-Тэи. Всего лишь за то, что он приходился племянником «спасителю мира». Только у вечных дядя может быть гораздо младше племянника! Лиррэль охотно принял власть и наслаждался ею. А «спаситель» – Лильор-а-Тэи, высший хран погибшей королевы – ушел из Лирро и долго бродил по странам людей и гномов. Так долго, что на родине забыли и его имя, и даже прозвище Ключник – то есть «закрывший ларец зла»…
Между тем дома, в долине эльфов, подданные короля Лиррэля все чаще пользовались возможностью уйти в сон забвения. Решали таким образом любые проблемы, забыв, что утрата памяти и личности – величайших грех для эльфа. А прежде было и более того – преступлением. И память всего народа… таяла.
Вернувшись, Лильор-а-Тэи не застал родных, способных узнать его, и обрадовался: никто более не зовет Ключником. Осталось лишь обновить имя. Прежнее – Лильор-а-Тэи – до сих пор иногда встречается в уцелевших пергаментах. Зато нового, ничуть не королевского, – Орильр – там нет. Теперь никто не ведает прежнего имени седого… Никто! Иначе выскочка Лэйлирр знал бы, что хран, не с ним боролся! Хран Тиэсы невольно погубил древнюю королеву, однако же он никогда не признавал иных носителей венца, переплавленного из ее диадемы. Более того, алмазы диадемы он не отдал для новой короны.
Лиррэль с трудом, но мирился с непокорностью родича, уступившего ему корону. А позже терпел по привычке. Это оказалось не так уж сложно: в столице новой страны, Лирро, назвавшийся Орильром почти не бывал, с утратившими память и личность соплеменниками он общался неохотно.
Бывший хран старался жить и «не делать глупостей», ведь он дал такое обещание самой Тиэсе! И он честно исполнял последний долг. Даже пытался наладить жизнь.
Однажды показалось: вот девушка, до боли похожая на древнюю королеву, на утраченное Сердце эльфов. Сходство было лишь внешнее, но и это грело душу, сладко обманывало рассудок… Орильр обманывался охотно, он сам выдумывал и взращивал нелепые мечтания. Мол, не случайно всё, не лицо подобно, это душа королевы пытается вернуться в мир… Когда жена предала, выстроенные на песке замки рухнули.
То была самая страшная пытка «короля», – усмехнулся Орильр. Знал бы самозванец, насколько – порадовался бы…
Тиэса-а-Роэль утрачена для мира, и эта боль не пройдет. Кровью и жизнью Тиэсы демоны заперты в ларце. И, пока они не сгорели, пока пляшут злыми Огнями ведимы, призывая тьму из бездны, душа королевы будет оберегать сохранность заклятия, слов которого никто уже не помнит. Нет более магов, способных повторить прошлые деяния.
Орильр устроился поудобнее, плотнее сжавшись на пятачке раскаленного каминного дна. «Король» обещал откормить и подлечить до новой пытки. Хорошо. Даже замечательно: первый шанс за тягучие десятилетия боли, подтачивающей остатки желания жить.
Он бы давно ушел в сон, лишающий бремени прошлого. Но забывать – то же самое, что предавать. Не друзей, но их память… А ведь неизвестно, что хуже. Орильр попытался улыбнуться, сухие губы треснули, жажда стала донимать острее. Ничего, тюремщики напоят – им велено сохранять в пленнике малую искру жизни.
Орильр снова упрямо улыбнулся. Безмерно давно был один вечер.
Гномы, обещавшие прорубить вход в катакомбы ведимов, еще не закончили туннель. Образовалось немного свободного времени. Маги копили силы, бойцы отсыпались впрок, и у людей, и у эльфов с гномами это получалось успешно и выразительно. Потолки дрожали от храпа!
Хран тогда решил: именно спасаясь от усердия отдыхающих королева пожелала посетить водопад заброшенного парка.
Тиэса гуляла, напевала что-то почти неразличимое для слуха. Смеялась, принимая слабые, вялые, на полусухих стеблях, поздние осенние цветы, которые усердный хран умудрялся находить в глухой темноте безлунной полуночи. Тиэса была необычайно спокойной, даже веселой. Обряд уже прошел, плата уже объявлена – ларец сам возьмет ее. Либо когда его закроет кто-то из идущих в катакомбы с Тиэсой, либо когда иссякнет последний вздох королевы. Значит, старую вину эльфов, передавших ведимам опасные знания и возжелавших власти, можно счесть искупленной. Подобные счета должны оплачивать короли, она была уверена. И раз сделано всё возможное… Все эти мысли королевы Орильр смог понять гораздо позже. А тогда…
– Ну-ка постой, самый молчаливый из моих подданных, – Тиэса вдруг поймала руку с очередным цветком.
– Жду ваших приказов, единственная, – мягко поклонился хран.
– Ждет он, – с сомнением пожала плечами королева, изучая цветок. – Нормальные подданные так и делают. А не нормальные умудряются на редкость нетактично и выразительно молчать. Ты хоть понимаешь, что так внятно «рассыпать» комплименты непристойно.
– Я не смею…
– Нет, мысли я читать не умею, – рассмеялась королева, вызвав новые подозрения в этом утверждении. И добавила заговорщицким шепотом, вцепившись ноготками в ухо рослого храна и вынудив его склонить голову: – Но у тебя же глаза светятся зеленью в темноте, как у кота. Да не щурься, мне всё равно видно! Готова спорить со всеми гномами мира, хоть нет никого упрямее и памятливее на нашей Саймили, которую они зовут Симиллой, а люди – Саймилией: ты думаешь о королеве… недопустимое.
– Нн-е-ет, – охрип «кот», попытался покачать головой и обнаружил, что королевские ноготки имеют цепкую и твердую хватку.
– Зовешь меня в мыслях на «ты», – сокрушенно продолжила Тиэса. – И полагаешь, что мальчишке трех веков от роду дозволено иметь мнение о глазах, руках и, страшное дело, талии королевы. И так далее, – обличающе кивнула Тиэса, дождалась нового покаянно-стонущего восклицания и нехотя отпустила ухо. – Ты с первого дня в свите действовал мне на нервы, ты вмешивался в дела, ты безобразно пристально смотрел и неподобающе отчетливо сочувствовал… Дикий и глупый, но советники говорили – полезный. Сначала я собиралась удалить тебя из королевского эскорта вопреки здравым доводам, но в наше время умение убивать, выживать и защищать важнее иных качеств. Ты выучился этому пугающе быстро и безошибочно, ты вырос в войну и знаешь ее как главное свое предназначение. Я обязана тебе жизнью, кажется, даже дважды…
Хран кое-как перевел дух и остался стоять столбом, чувствуя себя окончательным дураком, ничего не понимающим в странном, даже невозможном разговоре. Ведь королевы с охраной не общаются, таков этикет. Для приказа довольно и жеста. Правда, он действительно давно и бестактно вышел за рамки своих прав и этикета. Не допускал к королеве ночных гонцов с дурными вестями, гонял бестолковых просителей, отнимающих у нее редкие минуты отдыха, выискивал и подбрасывал в комнаты и походные шатры столь любимые Тиэсой луговые дикие ромашки – цветы, строго недопустимые этикетом хотя бы за свою убогую, нищенскую простоту…