Так как Дхарамсала лежит менее чем в ста милях от индо-пакистанской границы, я мог видеть своими глазами трагические последствия военных действий. Вскоре после того, как начался вооруженный конфликт, я выехал из дому, чтобы посетить, как это часто делал, поселения на юге. Стояла ночь, и действовал приказ о полной светомаскировке. Мы были вынуждены ехать с выключенными фарами три часа до железнодорожного вокзала в Патанкоте. Кроме военного на дороге не было другого транспорта, и, помню, я думал, что плохи дела, когда обычные граждане вынуждены прятаться, а "силы обороны" выходят на первый план. В действительности же, конечно, и это были те же самые люди — такие же, как я сам.
Когда мы, наконец, приехали на вокзал, преодолев этот опасный путь, я услышал невдалеке разрывы тяжелых снарядов в районе аэропорта Патанкот. Один раз над головой с воем пронеслись реактивные самолеты, а через мгновение в небо ударила светящаяся трассирующая очередь. Шум создался ужасный, и я был сильно напуган, хотя с удовлетворением должен отметить, что не только я один. Никогда я еще не видел, чтобы поезд так стремительно удалялся от станции, как наш поезд в ту ночь!
Приехав на юг, я сначала отправился в Билакупе, где, прибыв туда 10-го сентября, увидел первое поселение беженцев. В настоящее время оно насчитывает более 3200 человек. Там полным ходом шло строительство, все здания возводились из кирпича и покрывались местными материалами, а работа по бурению колодцев и расчистке территории от деревьев была закончена. Согласно первоначальному плану теперь предстояло начать серьезную работу по возделыванию земли. Каждый человек получил в номинальное владение один акр, хотя в действительности земля обрабатывалась совместно, за исключением небольших частных огородов, которые давали сезонные овощи и фрукты. Главными сельскохозяйственными культурами должны были стать рис, кукуруза и раги (просо). Я очень радовался, замечая такой прогресс. Он подтверждал мою веру в огромную силу положительного взгляда на вещи, когда такой взгляд подкрепляется большой решимостью.
В целом, я нашел, что ситуация значительно улучшилась. Мне больше не приходилось сталкиваться с людьми, стоящими на грани отчаяния и не надо было давать обещания будущего процветания, в которое я едва ли верил сам. Но хотя упорство поселенцев и стало приносить первые плоды, их жизнь оставалась еще крайне трудной.
В самые первые дни, когда мы планировали совместно с индийским правительством программу расселения, то надеялись, что беженцы начнут обеспечивать себя сами через пять лет, после чего станут вносить вклад в экономику Индии, производя избыток сельскохозяйственной продукции, которую можно было бы продавать. Однако наш оптимизм улетучился, когда стало понятно, что люди не имеют никакой подготовки. Очень немногие из тех, кто стал работать на земле, имели хоть какие-то знания по ведению сельского хозяйства. Бывшие торговцы, солдаты, кочевники и просто сельские жители, до сих пор ничего не знавшие, были вынуждены заняться таким новым для них делом. И конечно же, земледелие в индийских тропиках значительно отличается от земледелия высокогорного Тибета. Поэтому даже те, кто что-то в нем понимал, должны были переучиваться полностью и осваивать новые методы: от работы с волами до ремонта тракторов. Таким образом, даже спустя почти пять лет условия в лагерях были еще очень примитивные.
Но все же оглядываясь назад, я понимаю, что в некоторых отношениях середина шестидесятых годов была кульминацией программы расселения тибетцев: большая часть работ по расчистке отведенной земли была сделана, большинство беженцев получило доступ к медицинскому обслуживанию, помощи международного Красного Креста и других организаций — а машинный парк был еще довольно новый, в то время как сейчас он уже устарел и нуждается в замене.
В тот раз в 1965 году я пробыл в Билакупс неделю — дней десять, после чего воспользовался возможностью посетить Майсур, Оотамачунд и Мадрас по дороге в Тривандрум, столицу Кералы, "самого грамотного штата" Индии. Я был приглашен в гости к губернатору штата. В конце концов оказалось, что мое пребывание там растянулось на несколько недель из-за войны на севере, которая продолжала представлять собой большую опасность: две бомбы уже упали на Дхарамсалу. Но это время не пропало даром.
Случилось так, что моя комната в Раджбхаване, резиденции губернатора, выходила прямо на расположенные напротив кухни. Однажды мне пришлось увидеть, как убили цыпленка, который был затем подан на завтрак; когда ему свернули шею, я подумал, каким страданиям подвергается бедное создание. Понимание этого наполнило меня раскаянием, и я решил стать вегетарианцем. Как я уже упоминал, тибетцы, как правило, не являются вегетарианцами, потому что в Тибете овощей обычно мало, и мясо составляет основную часть рациона. Тем не менее, согласно некоторым текстам Махаяны монахи и монахини действительно должны быть вегетарианцами.
Испытанием моего решения была присланная мне пища. Я внимательно осмотрел ее. Цыпленок был приготовлен по-английски, с луком и соусом, и имел восхитительный аромат. Но я без труда от него отказался. С этого самого момента я строго придерживался вегетарианской диеты и кроме того, что воздерживался от мяса, не ел ни рыбы, ни яиц.
Этот новый режим питания оказал на меня благотворное влияние и нравился мне, я испытывал чувство удовлетворения от строгого соблюдения этой системы. В 1954 году в Пекине я спорил на тему вегетарианства с Чжоу Энь-лаем и еще одним политиком на банкете. Тот человек заявлял, что так как цыплята появляются из яиц, то яйца нельзя считать вегетарианской пищей. Мы довольно сильно расходились во мнениях — по крайней мере до тех пор, пока Чжоу не перевел разговор в дипломатическое русло.
Война с Пакистаном окончилась 10 января 1966 года. Но вместе с этим счастливым событием пришли и плохие новости: смерть премьер-министра Шастри в Ташкенте, куда он поехал вести переговоры об урегулировании проблемы с президентом Пакистана Аюб Ханом. Он скончался через несколько часов после подписания договора о мире.
Лал Бахадур Шастри оставил в моей памяти сильное впечатление, ибо несмотря на то, что внешне выглядел маленьким, довольно слабым и невзрачным человеком, он обладал огромной силой ума и духа. Несмотря на свою хрупкую внешность, он был выдающимся лидером. В отличие от множества людей, занимающих такие ответственные должности, он был смел и решителен — не допускал, чтобы те или иные события влияли на него, но делал все возможное, чтобы управлять ими.
Вскоре после этого меня пригласили присутствовать на кремации. Я принял в ней участие на пути из Тривандрума. Это было печальное дело, особенно потому, что я впервые в своей жизни увидел вблизи мертвое тело — хотя как буддист я мысленно созерцаю смерть каждый день. Помню, как я смотрел на его неподвижное тело, лежавшее на вершине погребального костра, и вспоминал присущие ему качества и те немногие факты из его личной жизни, которыми он со мной поделился. Сам он был строгим вегетарианцем, как он мне сказал, потому что еще младшим школьником однажды гнался за раненным голубем, пока тот не умер от истощения. Он пришел в такой ужас, что поклялся никогда не есть больше какое бы то ни было живое существо. Так что не только Индия лишилась своего лучшего политика, не только мир лишился просвещенного лидера, но все человечество лишилось истинно сострадательного человека.
Отдав свой последний долг покойному премьер-министру, я вернулся в Дхарамсалу, но перед этим посетил несколько госпиталей в Дели, где лежали жертвы войны. Большинство из тех, кого я видел, были офицерами. Многие имели тяжелые ранения и переносили страшные боли. Когда я шел между рядов кроватей, среди плачущих членов семей раненных, я подумал про себя: вот единственный реальный результат войны — огромное человеческое страдание. Все другое, что могло стать следствием этого конфликта, возможно было бы легко достигнуть мирными средствами. Небольшим утешением являлось то, что люди в этом госпитале получали хороший уход: многие участники боев никогда раньше не пользовались такими удобствами.
