Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Мои родители были мелкими фермерами: я не называю их крестьянами, потому что они не были связаны с каким-либо хозяином; но они никоим образом не относились к знати. Они арендовали небольшой участок земли и обрабатывали его сами. Главными зерновыми культурами в Тибете являются ячмень и гречиха, их и выращивали мои родители, да еще картофель. Но случалось, что их труд за целый год шел насмарку из-за сильного града или засухи.

Кроме того, они держали некоторое количество животных, которые были более надежным источником существования. Помню, у нас было пять или шесть "дзомо" (помесь яка с коровой), от которых получали молоко, и сколько-то кур-несушек. Имелось смешанное стадо примерно из восьмидесяти овец и коз, а у моего отца почти всегда была одна-две или даже три лошади, которых он очень любил. И, наконец, моя семья держала яков.

Як — один из даров природы человечеству. Он может жить на любой высоте более 10000 футов, и поэтому идеально подходит для Тибета. Ниже такой высоты яки легко гибнут. И как вьючное животное, и как источник молока (в том случае, если это самка, которую называют "дри") и мяса, як поистине является основой высокогорного сельского хозяйства. Ячмень, который выращивали мои родители, это вторая основа сельскохозяйственного производства в Тибете.

Поджаренный и смолотый в тонкую муку он становится "цампой". В Тибете редко подается еда, в которую не входила бы цампа, и даже в изгнании я продолжаю употреблять ее каждый день. Едят цампу, конечно, не в виде муки, но сначала муку надо смешать с жидкостью и, как правило, это чай, но пойдет и молоко (которое я предпочитаю) или простокваша, или даже "чанг" (тибетское пиво). Затем вы скатываете ее пальцами по стенкам чашки в небольшие шарики. Кроме того, цампу можно использовать для приготовления каши. Для тибетца цампа очень вкусна, хотя, по моим наблюдениям, мало кому из иностранцев она нравится. Китайцы, в частности, совершенно не любят ее.

Большая часть того, что выращивали в своем хозяйстве мои родители, шло исключительно на нужды нашей семьи. Но порой отец сбывал зерно или несколько овец проходящим мимо кочевникам или внизу в Силинге, ближайшем к нам городе и столице Амдо, расположенном в трех часах конного пути. В такой глуши деньги не в ходу, и сделки проходили обычно в виде обмена. Так отец мог обменять сезонные излишки на чай, сахар, хлопчатобумажную ткань, иногда на какие-нибудь украшения или железную утварь. Порой он возвращался с новой лошадью, что очень его радовало. Он хорошо разбирался в них и слыл в округе лошадиным лекарем.

Дом, в котором я родился, был типичным для нашей части Тибета. Он был построен из камня и глины в виде буквы "П" и имел плоскую кровлю. Единственной необычной его чертой являлся водосток из ветвей можжевельника, выдолбленных так, что получалась канавка для дождевой воды. Прямо перед домом, между двумя его "крыльями" помещался небольшой дворик, посреди которого стоял высокий флагшток с флагом, на котором были написаны бесчисленные молитвы.

Загон для животных находился за домом. В доме было шесть комнат: кухня, в которой мы проводили большую часть времени, когда бывали дома; молитвенная комната с небольшим алтарем, где все мы собирались в начале дня для совершения подношений; комната родителей; дополнительная комната, предназначавшаяся для гостей; кладовая для провизии и, наконец, коровник для скота. Спальни для нас, детей, не было. Младенцем я спал с матерью, затем на кухне у очага. Что касается мебели, то стульев или кроватей мы не имели, но в комнате моих родителей и в комнате для гостей были возвышения для постелей. Имелось также несколько посудных шкафов, сделанных из ярко раскрашенного дерева. Полы тоже были деревянными, из аккуратно настланных досок.

Мой отец был человеком среднего роста, с очень вспыльчивым характером. Помню, однажды я потянул его за ус и хорошо получил за это. Тем не менее, он был добряком и никогда не держал зла. Мне рассказали интересную историю, происшедшую с ним во время моего рождения. Несколько недель он был болен и не вставал с постели. Никто не знал, что с ним такое, начали уже опасаться за его жизнь. Но в день, когда я родился, он без видимых причин вдруг пошел на поправку. Это нельзя было объяснить возбуждением из-за того, что он стал отцом, ведь моя мать дала жизнь уже восьми детям, хотя выжило лишь четверо. Деревенские семьи, как наша, по необходимости считали нужным иметь большую семью, и моя мать родила в общей сложности шестнадцать детей, из которых выжило шестеро. Когда я пишу эти строки, уже нет в живых Лобсан Самтэна, младшего из моих старших братьев, и Церинг Долмы, старшей сестры, но два моих старших брата, младшая сестра и младший брат живы и здоровы.

Моя мать, без сомнения, была из самых добрых людей, которых я когда-либо знал. Она являлась поистине замечательным человеком, и я совершенно уверен, что ее любили все, кто ее знал. Она была исполнена сострадания. Помню, мне рассказывали, что однажды в соседнем Китае случился ужасный голод. Множество китайских бедняков двинулось через границу в поисках пищи. Как-то раз к нашим дверям подошла пара с мертвым ребенком на руках. Они попросили мою мать дать им еды, что она с готовностью сделала. Затем она указала на ребенка и спросила, не хотят ли они, чтобы им помогли его похоронить. Когда они поняли, о чем она спрашивает, то замотали головами и дали понять, что собираются его съесть. Мать пришла в ужас, пригласила их в дом и опустошила всю кладовую, прежде чем горестно проводила их в путь. Она не отпускала ни одного нищего с пустыми руками, даже если для этого приходилось отдать еду, необходимую для нашей семьи, так что мы оставались голодными.

Церинг Долма, самая старшая из детей, была на восемнадцать лет старше меня. Когда подошло время моего рождения, она помогала матери по хозяйству и взяла на себя роль повитухи. Приняв меня, она заметила, что один глаз у меня открыт не полностью. Не колеблясь, большим пальцем руки она заставила непослушное веко широко открыться — к счастью, все обошлось благополучно. Церинг Долма давала также мне мою первую пищу, которая по традиции представляла собой напиток, приготовленный из коры особого кустарника, росшего в нашей местности. Считалось, что это обеспечит ребенку здоровье. И, по крайней мере, в моем случае, так и случилось. Когда я подрос, спустя годы сестра говорила мне, что я был большим замарашкой. Не успевала она взять меня на руки, как я тут же ее пачкал.

Со своими тремя братьями я общался совсем мало. Тхуптэн Джигмэ Норбу, старший, был уже признан воплощением высокого ламы — Такцера Ринпоче (Ринпоче — это духовный титул, буквально означает "драгоценный") — и находился в Кумбуме, знаменитом монастыре, расположенном в нескольких часах конного пути. Следующий брат Гьело Тхондуп был старше меня на восемь лет и ко времени моего рождения обучался в школе в соседней деревне. Только самый младший из старших братьев Лобсан Самтэн еще оставался дома. Он был на три года старше меня. Но затем и его тоже отправили в Кумбум, и я почти не знал его.

Конечно, никто не думал, что я могу быть чем-то иным, нежели обычным ребенком. Было почти немыслимым, чтобы в одной и той же семье могли родиться больше одного "тулку", и, конечно же, родители никак не предполагали, что я буду провозглашен Далай Ламой. Выздоровление моего отца явилось благоприятным знаком, но ему не придали большого значения. Сам я тоже не имел ни малейшего представления о том, что ждет меня впереди. Самые ранние мои воспоминания совершенно заурядны. Некоторые считают, что первые воспоминания имеют большое значение, но я так не думаю. Среди моих воспоминаний есть такая сцена, как я наблюдаю за группой дерущихся детей и бегу, чтобы помочь слабой стороне. Еще помню, как в первый раз увидел верблюда. В некоторых районах Монголии это вполне обычные животные, и иногда их переводили через границу. Верблюд казался огромным, величественным и очень страшным. Помню, как однажды обнаружилось, что у меня глисты — болезнь на востоке общераспространенная.

2
{"b":"130837","o":1}