Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Наконец пришел Новый год, и я переселился из Норбулингки в Джокханг, чтобы принять участие в празднике Монлам, после которого должен был состояться мой последний экзамен. Как раз перед этим я принял генерала Чжана Дзинь-у, который пришел по своему обыкновению с новогодним посланием. Он также объявил о прибытии в Лхасу новой танцевальной труппы из Китая. Интересно ли мне будет посмотреть их? — Я ответил: "Да, интересно". Тогда генерал сообщил, что они могут дать представление где угодно, но поскольку в китайском военном штабе имеется подходящая сцена с рампой, то, может быть, лучше, если бы я смог прийти туда. В Норбулингке, действительно, не было подобных условий, поэтому я сказал, что с радостью приду.

Когда я прибыл в Джокханг, то заметил, как и ожидал, что людей собралось вокруг храма больше, чем когда-либо. Кроме мирян, прибывших из самых отдаленных областей Тибета, в огромной толпе было тысяч двадцать пять-тридцать монахов.

Каждый день беспрерывным потоком шли верующие, совершающие почтительный обход по большому и малому кругу: "Бархор" и "Лингхор". Одни шли с молитвенными барабанами в руках, произнося нараспев священные слова "Ом Мани Падме Хум", ставшие нашей почти национальной мантрой. Другие молча прикладывали сложенные ладони ко лбу, горлу и сердцу, а затем простирались во весь рост на земле. Базарная площадь напротив храма также до отказа была заполнена народом: там были женщины в длинных до земли одеждах, которые украшали разноцветные фартуки; бойкие кхампинцы с длинными волосами, перевязанными ярко-красным шнуром, и с винтовками, переброшенными через плечо; морщинистые кочевники с гор; вездесущие радостно возбужденные дети.

Никогда я еще не видел такой суматохи, как эта, которая открылась, когда я выглянул из-за занавески в окне моей комнаты. Только в этом году стояла такая атмосфера напряженного ожидания, что даже я в моей изоляции не мог ее не заметить. Казалось, будто все знали, что вот-вот должно произойти что-то очень серьезное.

Вскоре после того, как церемония Монлама завершилась (она включала в себя долгое чтение ритуальных текстов), без предупреждения пожаловали двое младших чиновников-китайцев и напомнили о приглашении генерала Чжана Дзинь-у посмотреть танцевальное представление. Они спросили меня также о дате, когда я смогу присутствовать на нем. Я ответил, что хотел бы пойти на представление, когда закончится праздник. Но в тот момент мне нужно было думать о куда более важных вещах, а именно о предстоявшем вскоре заключительном экзамене.

В ночь перед экзаменом я погрузился в молитву, ощущая при этом как никогда глубоко всю ту безмерную, вызывающую благоговейный трепет ответственность, которую влекло за собою мое положение. На следующее утро я предстал перед аудиторией, состоявшей из многих тысяч людей, чтобы участвовать в диспуте. До полудня объектом диспута были логика и эпистемология, а моими оппонентами являлись такие же выпускники, как и я сам. В середине дня предметами диспута были Мадхьямика и Праджняпарамита, а участниками были тоже выпускники. Затем вечером на меня обрушили все пять главных предметов, и на этот раз оппонентами являлись уже получившие ученые степени, все значительно старше меня по возрасту и гораздо более опытные.

Наконец примерно в семь часов вечера все было кончено. Я чувствовал себя совершенно измученным — но испытывал чувство облегчения и радости, оттого что весь состав судей единодушно признал: я достоин получить свою степень, а с ней и титул "геше", или — доктора буддийских наук.

5-го марта я отправился из Джокханга в Норбулингку, как обычно, в сопровождении величественной процессии. В последний раз все великолепие более чем тысячелетней беспрерывной традиции проходило перед глазами. Моя личная охрана, одетая в яркую, многоцветную церемониальную форму, окружала паланкин, в котором я сидел, а за ними располагались члены Кашага и аристократы Лхасы, пышно разодетые в шелковые ниспадающие наряды, их лошади шли важной поступью, как будто знали, что их удила сделаны из золота. Затем выступали самые выдающиеся настоятели монастырей и ламы страны, одни из них выглядели исхудавшими, аскетичными, другие были больше похожи на преуспевающих купцов, чем на достигших высоких степеней духовных мастеров, кем они были в действительности.

В довершение всего, по сторонам дороги стояли тысячи и тысячи горожан, нетерпеливые зрители заполняли ее на всем четырехмильном протяжении, от одного здания до другого. Не было только китайцев, которые впервые со времени прибытия в Лхасу не сочли нужным послать свою группу. Это никак не способствовало спокойствию ни моей личной охраны, ни армии. Представители армии послали солдат в ближайшие горы, под предлогом "охраны" меня от борцов за свободу. Но в действительности они имели в виду совсем другого врага. И моя личная охрана боялась того же. Несколько человек из личной охраны откровенно определили свою позицию и держали скорострельный пулемет направленным на китайский военный штаб.

Только через два дня китайские власти снова сделали запрос. Они желали знать определенно, когда я буду свободен, чтобы присутствовать на театральном представлении. Я ответил, что для меня подходит 10 марта. Еще через два дня, за день до представления, какой-то китаец вызвал к себе домой Кусун депона, начальника моей личной охраны, сказав, что имеется приказ доставить его в штаб бригадира Фу, военного советника, для получения инструкций по обеспечению моего визита следующим вечером.

Бригадир начал с того, что китайские власти хотят, чтобы мы обошлись без обычных формальностей и церемоний, сопровождающих мои визиты. Он настаивал особенно на том, чтобы меня не сопровождал ни один тибетский солдат; если уж так необходимо, то только два-три невооруженных члена личной охраны. Он добавил, что желательно, чтобы все событие было проведено в обстановке абсолютной секретности. Все эти требования казались странными, и потом мы долго обсуждали их с моими советниками. Тем не менее, все согласились, что я не могу отказаться, не нанеся серьезного урона всей дипломатии, а это могло бы иметь самые негативные последствия. Поэтому я дал согласие поехать, не привлекая никакого внимания и взяв с собой только несколько членов охраны. Тэнзин Чойгьел, мой младший брат, тоже получил приглашение. К тому времени он учился в монастыре Дрейпунг, поэтому ему предстояло ехать самостоятельно. Между тем было сообщено, что на следующий день движение транспорта к китайским штабам в окрестностях каменного моста, проложенного через прилегающую к реке территорию, будет ограничено.

Конечно же, было совершенно невозможно сохранить в тайне мое передвижение, и сам факт, что китайцы хотят сделать это, произвел сильное впечатление на тибетцев, которые уже и так крайне беспокоились за мою безопасность. Эта новость распространилась, как огонь по сухой траве.

Результат был катастрофический. На следующее утро после молитв и завтрака я вышел на свежий утренний воздух, чтобы пройтись по саду, и вдруг услышал встревожившие меня отдаленные крики. Я поспешил внутрь и дал указание нескольким слугам выяснить, что это за шум вокруг. Вернувшись, они объяснили, что народ вышел из Лхасы и направляется в нашу сторону. Народ решил прийти, чтобы защитить меня от китайцев. Все утро число людей возрастало. Некоторые сходились в группы у каждого входа в Драгоценный Парк, другие стали окружать его. К полудню собралось, наверное, тысяч тридцать людей. В течение утра три члена Кашага никак не могли пробиться через толпу у главного входа. Люди проявляли враждебность к каждому, кого они считали виновными в сотрудничестве с китайцами. Один государственный деятель, вместе с которым в автомобиле находился его телохранитель, получил удар камнем и был тяжело ранен, потому что люди приняли его за предателя. Они ошибались. (В восьмидесятые годы его сын, который был членом делегации, принужденной подписать "Соглашение из семнадцати пунктов", приехал в Индию, где написал подробный отчет о том, что в действительности произошло). Но позднее кто-то был действительно убит.

37
{"b":"130837","o":1}