– Да. Суть в том, что Роберт оставил маму хорошо обеспеченной, поэтому она может выйти за Питера, хотя у него вообще денег нет, понимаешь? – Она энергично подалась вперед. – И для Питера было бы хорошо, потому что жена у него умерла. Долго болела, он преданно о ней заботился, ухаживал… Потом она внезапно скончалась, он тяжко страдал. Ему тоже было плохо, он вполне заслужил еще один шанс.

– Тебе этого сильно хочется? Повторяю, Сара, не вмешивайся. Хорошо, если твоя мать и Рассел сойдутся, только это их личное дело.

– Я и не собираюсь вмешиваться. Просто хочу, чтоб мама была счастлива, потому что я очень дурно себя вела, причинила ей массу хлопот, неприятностей. Наверно, она тебе рассказывала.

– Кое-что. Не переживай по этому поводу. Все прошло. – Мередит нерешительно замешкалась. – Ты действительно любишь этого молодого человека?

– Джона? Не знаю. Не знаю, могу ли я вообще кого-то любить. Иногда думаю, будто это не я. Хотя люблю его, насколько способна. – Сара так крепко стиснула руки, что под натянутой кожей вырисовались костяшки пальцев. – Джонатан нужен мне, Мерри! Он меня твердо ведет по прямой, очень узкой дорожке. Без него я собьюсь с пути, как раньше. Ох, Мерри, я не вынесу, если что-то сорвется!

Последняя фраза прозвучала бесслезным криком души, и Мередит ощутила укол тревоги.

– Почему что-то должно сорваться, Сара?

– Ох, не знаю… Может сорваться. Пока все хорошо. Долго так не бывает.

Бедное дитя, подумала Мередит, отчаянно ищет отца. Думала, что нашла его в Роберте, и потеряла. Теперь зациклилась на Лейзенби. Он не намного старше ее, но полон уверенности. Ну, если он ей так нужен, очень хорошо. Будем надеяться, он ее ценит.

– Мерри, – сказала вдруг Сара, – ты ведь на своей работе даешь людям советы?

– Иногда, – уклончиво ответила Мередит. – В зависимости от обстоятельств. В довольно узких рамках, заданных правилами, поэтому никак не могу назвать себя тетушкой-исповедницей.

– Нет, но ты знаешь мир.

– Господи помилуй! Возможно, отчасти. Что дальше?

– Допустим… кто-нибудь тебе признается, что ему угрожают…

– Кто угрожает? Чем?

– Допустим… знакомый, который о нем что-то знает… дурное, не подлежащее огласке… а он собирается огласить.

– Сара, – осторожно сказала Мередит, – ты имеешь в виду шантаж? Если так, то это серьезное преступление, которым должна заниматься полиция.

– Допустим, человек не может обратиться в полицию. Я имею в виду, можно как-нибудь иначе избавиться?

– Нет. У полиции есть свои методы борьбы с шантажистами. Она делает все возможное для спасения жертвы.

– Да, но это не шантаж. Я имею в виду, шантажист требует оставить в пустом дупле мешок со старыми пятерками или обменяться портфелями на вокзале Виктории…

– Не обязательно. Шантажом добиваются чего угодно, к примеру работы.

– Тут ничего подобного! – с жаром воскликнула Сара. – Тут все абсолютно легально.

– Может быть, – спокойно продолжала Мередит, – ты расскажешь, в чем дело?

Сара крепко стиснула губы.

– Не могу. Речь идет… о друге.

– Ну, предложи другу или подруге как следует подумать, пусть потом разрешат тебе или не разрешат посоветоваться со мной.

– Ладно. – Сара спрыгнула с кресла, нащупала ногами пушистые розовые тапки. – Спасибо, что выслушала, Мерри. Мне действительно хватило наглости выложить тебе свои проблемы, понимая, как ты устала. Не знаю, зачем утруждать тебя неприятностями моих друзей.

Мередит задумчиво ее разглядывала. Друзья – полный блеф. Сара в беде и, возможно, не способна довериться матери после скандалов трехлетней давности. Вдобавок боится навлечь на себя неудовольствие Лейзенби. Хотелось побольше поговорить о нем, но Мередит подавила желание, поняв, что опасно приблизилась к той черте, которую советовала не переступать Саре, вмешиваясь в отношения между матерью и Питером Расселом. В принципе в Лейзенби ничего нет плохого, кроме того, что он молод, самоуверен и самодоволен настолько, что страшно хочется указать ему его настоящее место. Может быть, раздражение вызвано долгой тяжкой поездкой. Хуже того – подсознательным стремлением защитить интересы Майка.

– Беги, ложись в постель, – приказала она. – Поспи хорошенько, и мне дай поспать. – Вид у Сары по-прежнему был столь несчастный, что Мередит энергично добавила: – Гляди веселей! Все будет хорошо, – понимая, что действительно устала, как собака, раз так говорит.

Вновь оставшись одна, она легла в кровать и принялась глядеть в потолок, освещенный лампой на столике. Лампу она сразу не стала выключать – в темноте заплясали бы лица из прошлого. Усталость дошла до такой степени, что даже не хотелось трудиться гасить свет. На столике у кровати лежали журналы, но совсем не того типа, который ее мог бы заинтересовать. Собравшись в конце концов с силами, она дотянулась до выключателя и, проваливаясь в сон, успела сообразить, что сегодня дважды слышала о шантаже…

Мередит проснулась под утро от тихого урчания мотора. Вылезла из постели, подошла к окну, выходившему прямо на подъездную дорожку и кованые ворота, освещенные фарами. В их свете двигалась фигура, издали слышался типично британский звон молочных бутылок. Интересно, как молочник справится с запертыми воротами? Очень просто – по очереди просунул бутылки между прутьями решетки, оставив одинокой кучкой на гравийной дорожке. Кто-то – вероятно, Лючия, – пойдет потом к воротам и заберет. Молочник вернулся к машине – не к медлительному электромобилю, а к простому фургону, – и с тарахтением уехал. Открыв окно и высунувшись, она увидела, что лучи фар снова замерли. Молочник расставлял бутылки на крыльце Филипа Лорримера и старика Берта. Потом лучи опять двинулись и исчезли из вида.

Небо только начинало светлеть на востоке, на деревьях вокруг церковного двора защебетали немногочисленные птицы. Мередит посмотрела на свои наручные часы. Четверть шестого. Она снова легла, но не заснула. Внимание привлекли незнакомые звуки, и она старалась их распознать с переменным успехом. Скрипят и стонут на разные голоса старые полы и балки дома. Алан Маркби – загадочный мистер Маркби – сказал, что их съела сухая гниль, но об этом позаботились. Некоторые оригинальные половицы наверняка заменили, однако не все. Например, пол в спальне неровный, значит, старый. Глухое призрачное урчание издают водопроводные трубы, отопление, канализация, и поэтому почти кажется, будто она вновь очутилась в собственной квартире. Внезапный треск на улице произвела упавшая с церковного дерева ветка. Наконец, она перевернулась на бок, провалилась в дремоту.

Когда снова проснулась, сердце вдруг прыгнуло прямо в горло. Вдали что-то грохнуло, громко звякнул металл. Открылись въездные ворота. Для кого? Мередит села. Без нескольких минут восемь. Снова загромыхали молочные бутылки. Приехавший, кем бы он ни был, услужливо понес их в дом. Мередит выскочила из постели, протопала в ванную, приняла душ, вернулась, никого не встретив. Спускаясь по лестнице, услышала чужие женские голоса и пошла на звук ударов, словно кто-то сражался там с чем-то невидимым.

Внизу в прихожей увидела открытую дверь на лестницу. Из нее торчал внушительный женский зад в оранжевом нейлоновом комбинезоне. Зад вертелся, выпячивался, медленно появлялось тело, часть которого он составлял. Наконец распрямилась, явив себя, крепкая женщина средних лет с покрасневшим лицом. Она запыхалась от усилий, триумфально сжимая ручку пылесоса, который только что вытащила из чулана.

– С добрым утром! – радостно поприветствовала она Мередит. – Вы, должно быть, та самая леди, что в гости приехала. Я – миссис Ювелл, прихожу каждый день. – Женщина захлопнула дверцы чулана, вытащила из кармана комбинезона желтую щетку. – Надеюсь, хорошо выспались?

– Более или менее, – осторожно ответила Мередит. – Молочник меня разбудил.

– Наш Гэри, – кивнула миссис Ювелл. – Ему надо рано вставать, понимаете, он отсюда объезд начинает. Едет к нам прямо с молочной фермы, потом в Нижний Клэнби, потом через крупный муниципальный район, вниз к авиационной базе в Чертоне, потом назад к новым богатым домам судебных исполнителей – так их прозвали, – потом обратно на ферму с пустой посудой. Все утро на это уходит. – Миссис Ювелл с шумом потащила пылесос по прихожей. – Дом большой, нелегко содержать его в чистоте. Одна повариха не справится. Особенно когда гости наедут.