— Да? — искренне удивился Саша и сам глянул в иллюминатор. — Правда, как живое, значит настоящее.

Анфиска тщательно всматривалась в Сашино лицо, выискивая в его выражении подвох. Но, поскольку он сам не сумел долго выдержать маску серьезного выражения, то она скоро поняла, что он ее разыгрывает. Однако обижаться не стала, а весело посмеялась вместе с ним. И страха уже никакого не было.

— Анфиса, а ты маму хорошо помнишь? — уже серьезно спросил Саша.

Они за эти дни о многом успели поговорить. Но, во-первых, Саша не стал сразу начинать устраивать ребенку допрос с биографическими подробностями, напоминая ей о сложностях и трудностях положения. А во-вторых, эти дни пролетели в суете и сборах, а так же в оформлении добывании нужных справок, чтобы в его родном городе с Анфиской не было проблем, как в школе, так и в поликлинике и с пропиской в ЖЭУ. А он решил с самыми серьезными намерениями забрать ее к себе и привезти к маме этого ребенка. Так удачно встретились два одиночества, а теперь летят к третьему. С этого момента у них всех троих начинается совершенно иная жизнь. Как у настоящей семьи.

— Знаешь, Саша, я не очень хорошо помню ее, но вот снится мне она очень часто. Если бы она осталась жива, то, скорее всего, мы совсем иначе жили бы. И, вероятнее всего, без папы и его злой бабки. Нам с ней было бы хорошо, — мечтательно произнесла Анфиса, и с ее глаз выкатились две предательские слезинки.

Саша нежно обнял ребенка и прижал к груди, поглаживая по пушистым волосам.

— Мы с тобой и с мамой будем очень хорошо дружить. И никогда не обижать друг друга. Только иногда немного спорить, совсем чуть-чуть. А папа твой? Он совсем не любит тебя? Ты разве не хотела бы с ним одним без бабки?

— Саша, — уже более твердым и решительным голосом ответила Анфиска, смахивая со щеки слезинки. — Плохо, совсем плохо мне было и без бабки, и с бабкой. А знаешь, почему мне намного легче жилось именно в этом городе? Потому, что в нашем дворе, так и в классе много туркменских детей. Они все такие же замурзанные, потому что у них семьи такие большие, что и следить за всеми родители не успевают. Их много, но они все равно были сытые. И хотя в своих тряпках я походила на них, сливалась заедино с ними, то кушать хотелось мне постоянно. Ни папка, ни бабка никогда сами мне не предлагали никакой еды. Что они не успевали съесть, то и доставалось мне. А еще я давно приметила, что у них, у туркменских детей, принято по подъездам сухой хлеб собирать для домашних животных. Вот и я часто, когда уже совсем невмоготу становилась, брала торбу и так же по подъездам куски собирала. От того и сыта была чаще, чем голодна. Противно все было, стыдно, но мне хотелось как-то выжить. Хорошо, хоть базарчик рядом, так я еще и там побиралась брошенными овощами и фруктами. Еще вот такие баранчики и конфетки с печеньками подбирала, что ты пинаешь ногами. Как же я за все это могу кого-нибудь из них любить? Не нужен мне такой папка совсем. Раз я ему без надобности, так он мне подавно. Ты сам видел его и спрашивал про меня. Если бы я глупой дурой была, то мне на все наплевать было бы. А я сама знаю, что умная девочка. Не смейся, я не стараюсь захваливать себя. Просто знаю, что оно так и есть. От того мое положение больней и страшней. И ведь настолько беспросветно, что конца не видно. Не могла придумать, как мне дальше жить, что же делать? Если бы не ты, совсем с ума сошла бы. Помнишь, как смешно было, когда мы вместе явились в школу. А мне плакать хотелось. И не знала, от счастья, или от обиды. Меня ведь самая любимая учительница долго никак признать не могла, а она всегда хорошо ко мне относилась, сочувствовала, жалела. А тут заладила: девочка, да девочка, вы к кому, да зачем? Это ты меня так переодел до неузнаваемости. Так сильно изменил, что никто не узнавал. И за это мне такое спасибо тогда хотелось сказать, что аж глаза щипало от слез. Знаешь, Саша, как я тебя люблю! Очень сильно и по-настоящему. Жалко, что еще такая маленькая и вырасту нескоро. Мы бы с тобой поженились, и тогда уж точно никогда не расставались. Ведь, правда, Саша?

Саша благодарно еще плотней прижал к себе ребенка, отвечая тем самым на ее откровенный вопрос. Теперь у него такая же предательская слеза выкатилась на щеку и замерла в ожидании следующей, щекоча кожу на лице. Ему еще никогда вот таким серьезным тоном не признавался по-настоящему в любви. И пусть, что ребенок, но искренне и преданно. Конечно, теперь после таких слов он ее никому ни за что не отдаст. И никогда не позволит обижать. Это будет на весь мир для него самый любимый и милый человечек.

Анфиска дремала. И так крепко и сладко посапывала, что Саше даже очень жалко было будить ее на обед. Но разбудить он был просто обязан, поскольку аэрофлотский обед в таком полете составляет, чуть ли не главную экзотическую часть такого удивительного и уже совсем не страшного перелета.

Точно с такого страха начиналась и посадка в поезд. Действительно, она походила на добровольное проникновение в утробу длинного ужасного червяка.

— А самолеты к твоей маме совсем не летают? — робко спросила Анфиса, надеясь еще на возможность отговорить Сашу от такого безрассудного поступка.

— Ой, Анфиса! — возмутился Саша за ее страхи перед таким мирным существом, как поезд. — Он совершенно не опасен. Мы всего на всего ночь поспим, а утром бросимся в объятия моей любимой мамочки. И зачем нам самолет дожидаться, если он летит, лишь завтра после обеда. Да еще такой маленький и страшно шумный. Ан-24 называется. Я на нем ужасно не люблю летать. И гарантирую, что тебе он совсем не понравится. Кошмарная керосинка.

— Ладно, — согласилась с доводами Саши Анфиска. — Деваться все равно некуда. Только, чур, я на вторую полку не полезу. Это только сумасшедший может спать на такой верхотуре, — заявила уже она, когда они уселись в купе, и проводница занесла постельные принадлежности. — Оттуда свалиться можно запросто.

— А зря, — не согласился с ней Саша. — Многие дети за счастье сочли бы прокатиться наверху.

— Я ко многим не отношусь, — категорично и безапелляционно заявила она, с опаской поглядывая на соседа, устраивающего себе постель на противоположной полке.

Мама и в самом деле рвалась к встрече с любимым сыночком, что с утра не поленилась и примчалась задолго до прибытия поезда. И как только сумела добраться до вокзала? Ведь поезд приходил как раз, когда начинали ходить первые трамваи.

— Мама, ты не с ночи нас дожидаешься? Или с полуночи пешком по рельсам?

— Нет, ты что? — целуя и обнимая свое разнесчастное дитя, говорила со слезами мама. — Ты просто позабыл, что у нас с четырех утра уже дежурный трамвай ходит.

— Вот и ждала бы нас дома, — ласково упрекнул Саша маму, но самому было приятно, что мама так нетерпеливо ждала его. — Не пришлось тебе побывать в свекрухах, мама. Твой сыночек с женитьбой слегка напортачил. Неудачно получилось.

— Ну, хоть фотографию той, что побывала в моих невестках, догадался привезти?

— Вот только фото и привез. Полюбуешься и познакомишься. Мама, а это моя Анфиска, — Саша наконец-то вспомнил о стоявшей в стороне девочке. А она вдруг испугалась, что про нее совсем забыли. И такой страх и тоска обуяли, что хотелось назад домой бежать. Да только очень далеко забрались от родного города, что обратного пути уже нет и не может быть. Не добраться пешком. А денег не будет таких на самолет и поезд.

— Анфиса? Какое имя красивое! — удивленно и восторженно воскликнула мама, протягивая руки навстречу ребенку. — Ну, идем знакомиться, принцесса Анфиса.

Анфиса от таких слов от счастья сияла, как утреннее солнце. Казалось, что привокзальные фонари только мешают своим светом и затеняют ее сияние.

— Мама, она будет пока моей младшей сестренкой. Но, когда подрастет, сама сказала, станет твоей невесткой. Ты уж до этого времени побудешь ее мамой?

Анфиса вздрогнула и замерла в томительном ожидании. Ей ужасно хотелось, чтобы у нее была мама. И пока еще про это серьезно с Сашей не говорили. А здесь все произошло настолько спонтанно и неожиданно, что даже немного страшно стало. Что же мама ответит Саше на его признание? Захочет ли быть и ее мамой?