– Это все? – спросил мистер Рейн.
– Бастиан, ты же отлично знаешь, что сейчас антракт. Антракт – наилучшая часть оперы, – объяснил мистер Бемертон. – Это время, когда – если нам позволено говорить, – он метнул взгляд на леди Элинор, которая кивнула ему головой, – мы всегда посещаем другие ложи, восхищаясь нарядами друг друга, выпивая и закусывая, собирая и распространяя как можно больше слухов. Вот для чего большинство людей ходит в оперу. – Он провокационно посмотрел на леди Элинор.
– Посмотрите, – воскликнула она рассеянно, – это случайно не граф Римавски, известный скрипач? Кажется, он машет в сторону нашей ложи.
Хоуп посмотрела, куда указывала леди Элинор: там действительно был граф, облаченный в несколько драматическую одежду из черного меха с проблесками под ним чего-то алого и золотого. Он махал в направлении их ложи, а конкретно в направлении ее сестры-двойняшки Фейт. Но она отвернулась. Фейт была очень застенчива.
– Он всегда выглядит так романтично, правда? – задумчиво прокомментировала леди Элинор.
– Романтично? – мистер Бемертон посмотрел на нее в изумлении.
Бледные щеки леди Элинор побледнели еще больше.
– В поэтическом смысле, – с чувством собственного достоинства ответила она. – Кроме того, он обладает удивительным музыкальным даром, заставляющим восхищаться любого разумного человека.
Мистер Бемертон сердито посмотрел на графа.
– Если повезет, он выпадет из ложи и сломает себе шею.
– Потерять такого гения – это стало бы трагедией для всего мира, – спокойно отреагировала леди Элинор.
Мистер Бемертон издал неприличный звук.
Она посмотрела на него, сморщив нос, словно прикоснулась к мерзкому насекомому. Цвет ее лица стал более насыщенным.
Мистер Рейн, насупившись, встал.
– Я распорядился, чтобы во время антракта нам принесли напитки, но их так и не доставили. Пойду выясню, что случилось.
– Я с тобой. Мне нужен свежий воздух, – заметил мистер Бемертон, недовольно посмотрев на леди Элинор и Фейт. – Меня тошнит.
Хоуп едва обратила внимание на их уход. Фейт застенчиво помахала графу в ответ, ее лицо светилось от оживления.
– Он хочет, чтобы я присоединилась к ним. Вы не против, миссис Дженнер?
– Почему бы и нет, моя дорогая? Там находится леди Торн, поэтому не может быть никаких возражений. А в соседней ложе я вижу свою подругу Люси. Хоуп, конечно же, присоединится к нам.
«И не сможет остаться здесь и поговорить с мистером Рейном», – про себя добавила Хоуп, а вслух произнесла, восхитительно улыбнувшись:
– Спасибо, но я отказываюсь.
Ее компаньонка была явно раздосадована.
– Тогда будет лучше, если ты все время станешь держаться рядом с леди Элинор. А я понаблюдаю за вами из ложи Люсиль, пока нахожусь там.
Она приостановилась на выходе, посмотрев на пустой стул мистера Рейна, и добавила:
– Когда я вернусь, на оставшуюся часть оперы мы поменяемся с тобой местами. – И они ушли, оставив Хоуп и леди Элинор в одиночестве.
С тех пор, как произошло чаепитие с сиротами, они не сказали друг другу ни слова. Хоуп потом дважды приглашала ее, но леди Элинор отвечала отказом. На отправленные записки также не последовало никакого ответа. Хоуп посмотрела по сторонам. Леди Элинор пристально вглядывалась в зрительный зал, делая вид, что заинтересована представшим зрелищем. Но Хоуп это ни на минуту не одурачило.
Ей очень хотелось каким-то образом преодолеть пролегшую между ними пропасть, но на ум не приходило ни единого слова. У них так мало общего: леди Элинор – пример очень образованной женщины со строгими и весьма высокими принципами, неустанно трудившаяся на благо других. В противоположность ей Хоуп была образована мало и безнадежно неуклюжа во многих вещах, а ее ведущим принципом являлся эгоистичный поиск личного счастья.
Хоуп знала, что ее слова в тот день так или иначе причинили боль женщине, старше ее. Она не осознавала, как ранима леди Элинор, до тех пор, пока не стало слишком поздно. Она казалась такой уверенной в себе, такой непробиваемой, опиравшейся на теории своей матери.
Но хуже всего – Хоуп жаждала поклонника леди Элинор. С некоторых пор она была более чем почти влюблена в мистера Себастьяна Рейна и, поскольку они целовались...
Молчание усиливало невыносимое напряжение. Хоуп не выдержала первой.
– Леди Элинор, я знаю, что сильно обидела вас, и очень сожалею об этом. Пожалуйста, примите мои извинения. Я не должна была говорить так непочтительно о вашей покойной матери.
На лице леди Элинор не дрогнул ни один мускул. Пока Хоуп размышляла, услышала она ее слова или нет, леди Элинор, казалось бы, не к месту заметила:
– Мама не одобряла музыку. Всегда говорила, что хоть она и полезна для успокоения боли в разгневанной груди, но также воспламеняет в ней страсть. Матушка решила, что по этой причине музыку лучше избегать любой ценой.
Хоуп посмотрела на нее с сочувствием.
– Наш дедушка думал, что музыка грешна. Мы никогда не слушали музыку, пока не приехали в Лондон, исключение составляла маленькая деревянная флейта Фейт, на которой сестра тайно нам играла, не подчиняясь приказам деда. Слугам запрещалось даже насвистывать.
Они снова замолчали, но на этот раз не столь неловко.
Леди Элинор вздохнула.
– Я пыталась выполнить каждый приказ матери – она была выдающейся женщиной, знаете ли, с изумительными Рациональными идеями – но музыка это то, от чего я не могу отказаться.
– Не понимаю, почему вы должны отказываться от чего-либо, – сказала Хоуп. – Ваша мать сама сделала свой выбор. Безусловно, и у вас должна быть точно такая же свобода выбора. Лично я намерена следовать своему собственному выбору каждый раз, как представится возможность.
– Вы? – леди Элинор задумчиво на нее посмотрела.
– Конечно. Между прочим, когда нам было шестнадцать, и наш дед запер нас, я поклялась, что однажды стану свободной, и никто никогда... не свяжет меня... не лишит меня свободы... снова.
Теперь во взгляде леди Элинор появилось восхищение, а Хоуп продолжила:
– Я пообещала себе, что если... нет, когда я избавлюсь от его опеки, то в полной мере буду наслаждаться свободой всю свою жизнь. Я поклялась, что не упущу ни одной возможности радоваться, пусть даже самой незначительной вещи. – Она застенчиво запнулась, осознавая, что оказалась на тонком льду; но эта тихая, неброская, странная женщина побудила ее к неожиданным высказываниям, Хоуп так хотелось ее понять.
– Как видите, не много радости от такого человека, как наш дедушка. Он был переполнен ненавистью, этот ожесточенный старый человек. Он был злом в чистом виде.
– Моя мать не была злой, – быстро возразила леди Элинор.
Хоуп смутилась.
– Нет, конечно, нет. Я не имела...
– Да, я знаю. Но вы правы во всем. И в том, что сказали мне в тот день. Позже я много думала об этом. Мама ожесточилась, и в нашей жизни не хватало радости. Мой отец относился к ней... к нам очень плохо, я уверена. Прежде, чем он умер.
– Простите.
– Я никогда его не знала. Они жили отдельно, и он умер, когда я была еще маленькой. Нам просто повезло, он являлся кем-то вроде мота и, если бы не умер, то истратил бы все свое состояние, а не только половину.
– Понятно.
– Я унаследовала оставшееся... со временем, – грустно произнесла леди Элинор. – Наследство – своего рода испытание.
Хоуп удивленно приподняла брови.
– Мои сестры и я тоже наследницы, но, я думаю, это прекрасно. Пусть я лучше буду богатой, чем бедной. Почему вы считаете свое наследство испытанием?
Последовало долгое молчание. Затем леди Элинор кивнула в сторону балюстрады.
– Ваша сестра вошла в ложу леди Торн.
– Знаю. – Она видела, как граф поднялся и полным мелодраматизма движением склонился над рукой Фейт, целуя ее до нелепости долгим прочувственным поцелуем. Неужели ее сестра действительно могла влюбиться в подобного мужчину?
– Я была бы не прочь лично встретиться с графом, – призналась леди Элинор. – Я пыталась сделать это на суаре леди Торн, но, к сожалению, другие дамы осаждали его слишком активно. Я хотела бы сказать ему, как сильно восхищаюсь его игрой. Он выдающийся музыкант, да вы и сами знаете.
