— Чего не удостоилась? Стать послушницей?.. Ну, какие тут секреты, мамаша, если речь о жизни человека идет?..
Хозяйка снова вздохнула и передернула плечами; глаза ее неотрывно смотрели на икону.
— Я разве все знаю? Мне и не положено все знать. Я в комнату к ним не заходила.
— В эту? В соседнюю? — спросил майор.
— Да, в эту...
— Здесь жил отец Даниил?
— Здесь он жил и молился.
— А почему он с Галей оставался наедине?
— Он со всеми истинно верующими наедине беседовал.
— Но вот вы сказали, что Галя не удостоилась... Откуда вам это известью?
Евфросиния перевела на Бутенко смиренно-равнодушный взгляд.
— Отец Даниил поведал. Галя хотя и добрая, и ласковая была, а в душе ее бес гордыни таился. Потому она и отвернулась от Христа...
Бутенко растерянно развел руками.
— Не понимаю, хозяюшка. Так она и сказала, — мол, отрекаюсь?..
Лицо хозяйки вытянулось и стало безжизненно строгим; она заговорила тем бесстрастным тоном, каким начетчики повторяют чужие слова:
— Пророк Матфей говорит, что Христос был друг мытарям и грешникам и повторял законникам, что блудницы и мытари предварят их в царствии божьем. Он открыто беседовал с женой-самаритянкой, ел и пил у мытарей и принимал дары блудницы... Он всем нам велел наследовать этот пример. А Галя воспротивилась. Она увидела здесь двух женщин, торгующих на базаре, и сказала, что не верит им, ибо они завтра снова будут на базаре обманывать, сквернословить и пить вино. Тогда отец Даниил ответил ей, что Христос останавливался в Вифании у Симона Прокаженного, у мытарей — Левия и Закхея, и сам пил вино...
— О, да вы знаете писание! — невольно удивился, Бутенко. — Эти две женщины... спекулянтки?
Евфросиния по-прежнему неотрывно смотрела на икону.
— Бог им судья...
— Они приносили сюда вино?..
— Отец Даниил не чуждался их.
— Он пил вместе с ними?..
— Он причащался...
— Значит, предварительно «освящал» вино?
— Он освящал и вино, и хлеб...
— А Галя... тоже... «причащалась»?
Хозяйка обиженно вскинула голову.
— Я никогда не подсматривала за ними. Разве только Галя молилась с ним наедине? Приходили разные люди — и молодые, и старики. Одна культурная, вежливая дамочка целыми вечерами с ним просиживала. Если бы, не дай бог, с той дамочкой случилось какое несчастье, — разве я свидетель или судья?
— А как звали эту дамочку? — спросил Горелов. — Как называл ее отец Даниил?
— Как всех: раба божья... Мирского имени ее не помню. Помнится только, что была она и в тот вечер, когда Галя ушла и не вернулась. Меня отец Даниил к церковному старосте купить свечей послал. Возвращаюсь — он сам полы моет. Воду вскипятил и какой-то железкой доски скребет. Это, говорит, у меня закон. Я, говорит, всегда чистым жилище оставляю... Вот ведь какой человек! Послушницы были готовы ноги ему мыть, а он не погнушался сам тряпку взять и черной работой заняться.
Горелов перехватил быстрый и напряженный взгляд майора; он заметил, как руки Бутенко сжались и побелели. По-видимому, майор придавал какое-то особое значение тому, что проповедник сам вымыл пол. Впрочем, продолжая беседу, Бутенко оставался спокойным, даже несколько равнодушным.
— Вы знали, что проповедник собирался уйти? — спросил он. — Отец Даниил говорил вам об этом и раньше?
— Нет, ничего не говорил. Может, и собирался, а только мне об этом не сказывал...
— А когда вы вернулись со свечами, Гали и той дамочки уже не было дома?
— Не было. Он сам полы мыл. Я хотела помочь, так он не позволил и сказал, что утром уйдет...
— И ушел утром?
— На зорьке еще.
Бутенко встал и приоткрыл дверь соседней комнаты.
— Вы позволите посмотреть покои отца Даниила?
— Смотрите, — равнодушно молвила хозяйка. — Никаких секретов тут нет. Люди мирно и тихо молились, какой же в том грех?
Евфросиния сняла с гвоздя жестяную керосиновую лампу, вытерла краем фартука закопченное стекло. Горелов зажег спичку, и огонек неохотно переместился на обгорелый фитиль.
— Вы извините, что ставни у меня в доме закрыты, — сказала хозяйка. — Ветром они сорваны были, так пришлось гвоздями заколотить. Дом-то совсем уже обветшал, того и смотри, в овраг свалится...
Она взяла ведро и, с трудом передвигая ревматические ноги, вышла на веранду.
Осторожно неся перед собой лампу, Горелов первый вошел в покои «святого».
Бутенко внимательно осмотрел мебель: стол, старую никелированную кровать, шаткие стулья. Проповедник, по-видимому, спал совсем не на голых досках: кроме мягкой перины и одеяла на кровати громоздилось несколько больших подушек.
Первое, на что обратил внимание Бутенко, — это пустые бутылки из-под вина. Они стояли на подоконнике — две с наклейкой «десертное» и третья, разбитая — с наклейкой «вишневая». В этой бутылке осталось немного наливки, а остальная, видимо, была почему-то разлита на полу.
Майор взял из рук Горелова лампу, поставил ее на, пол и опустился на колени. Доски пола в этом месте были слегка соструганы чем-то острым, однако в тусклом свете лампы все же явственно проступали оставленные наливкой очертания пятна!
— Как думаете, Горелов, — спросил Бутенко, зажигая спичку и стараясь заглянуть в паз между досками,— случайно святоша пролил здесь вишневку?
— Возможно, потому он и вымыл полы, чтобы скрыть следы возлияний?
— В таком случае, почему он не убрал бутылки?
— Был уверен, что хозяйка уберет.
— А был ли он уверен, что хозяйка обязательно заметит пятно? Так ли уж чисто в этом доме, чтобы наводить лоск? Обратите внимание: он старательно скреб доски!
— Возможно, — спохватился Горелов, — что наливку он вылил на пол уже после того, как смыл другое пятно?
— Да, а потом смыл и пятно от наливки. Что из этого следует? Во-первых, что «проповедник» опытный преступник. Во-вторых...
— Ждал нашего визита.
— Правильно, Горелов! Однако пока не вскрыт этот пол и не произведен химический анализ пятна, мы ничего не можем утверждать окончательно.
Он оглянулся на дверь.
— Кажется, сейчас вернется хозяйка. Развлеките ее, Горелов, разговором, а я еще немного побуду здесь. Евфросиния возвратилась не скоро; в ожидании ее Горелов долго листал засаленные страницы Библии. Из соседней комнаты не доносилось ни звука, и Горелов невольно подумал: почему так притих майор? Он подошел к приоткрытой двери и заглянул в комнату. Придвинув лампу к самой стене, Бутенко лежал на полу и старался что-то достать перочинным ножом из-под плинтуса. Расслышав шаги хозяйки, Горелов прикрыл дверь и присел к столу. Библия снова оказалась у него под рукой, и он перевернул несколько страничек. Глава «От Иоанна» была заложена узкой полоской бумаги. Горелов присмотрелся к закладке: вся она испещрена столбиками мелких цифр. Может быть, за этими густыми столбиками цифр что-то .скрывается? Бутенко всегда подчеркивал свой особенный интерес к непонятным подробностям. Лейтенант достал записную книжку и спрятал в нее закладку.
Звякнула дверная щеколда, и на пороге появилась Евфросиния, с трудом держа в руке ведро, полное воды. Горелов поспешил ей навстречу, легонько подхватил ведро, перенес и поставил на край скамейки.
— Спаси тебя господь, добрый человек, — устало прошептала старушка и оглядела комнату. — А где же тот, другой?
Горелов не успел ответить: майор вошел в кухню с противоположной стороны.
— Жив-здоров, хозяюшка! — Он задул лампу, по весил ее на гвоздь. — Спасибо вам за огонек... Ну что же, комната самая отличная, ничего особенного в ней нет.
— Ничего особенного... — подтвердила Евфросиния.
— Вот что меня интересует, мамаша, — сказал Бутенко, доставая платок и вытирая руки. — Галя Спасова... носила бусы?
— Вы же ее знаете! Всегда носила.
— Красные? Вернее, кирпичного цвета?
— Да, вроде бы как ягоды боярышника...
— Такие?..
Он раскрыл руку, и Горелов увидел на его ладони три темно-красных зернышка бус. Женщина насторожилась:
