— Ну, что вы скажете? — помолчав, спросил Гаенко. — Хорош «доброжелатель» нашелся! Пишет печатными буквами, к тому же с удивительным упорством. Вот, посмотрите — полная папка его писанины набралась. Завтра, уверен, поступит очередное письмо.
Он выдвинул ящик стола и подал Алексею Петровичу довольно объемистую папку. Но полковник, не раскрывая ее, положил на стол перед секретарем недавно полученный треугольник.
— Вот оно что! — удивился Гаенко. — Значит, чуть ли не под копирку?.. Да, так и есть, слово в слово! Интересно, вы и раньше получали такие же «сигналы»?..
— Нет, — сказал Павленко. — Это — первый... Как видно, «корреспонденту» не терпится: пишет, а результатов нет. Чего же он добивается? Снятия Зарубы?..
Гаенко прошел из угла в угол по кабинету, в раздумье остановился у окна.
— Я знаю Зарубу давно, еще с гражданской... Вместе в рабочем Луганском отряде в 1918 году пробивались к Царицыну. Тогда Тимофей Павлович был токарем на паровозостроительном заводе Гартмана, а нынче он — знаменитый конструктор! Знают его и ценят и в Киеве, и в Москве... Моральное разложение... пьянки... Все это, конечно, клевета. Кому же она понадобилась, полковник, и зачем?
Павленко раскрыл папку и внимательно перечитал письма.
— Я, Иван Сергеевич, и не подозревал, что у вас такое количество «сигналов» накопилось! Все они, правда, весьма однотипны. Анонимщик стремится во что бы то ни стало скомпрометировать Зарубу. Не конструкторское бюро завода в целом, а именно Зарубу, только его...
— Пожалуй, — согласился Гаенко. — Но Заруба является автором нового замечательного проекта. Значит, скомпрометировать и дело, которым он занят?
— Вполне возможно. Зачастую именно так и действуют враги...
Гаенко присел к столу, отодвинул прочитанные полковником письма.
— Разберитесь, Алексей Петрович. Возможно, вся эта писанина не стоит выеденного яйца. Но ведь случается и другое... Признаться, я не хотел беспокоить вас по мелочам, складывал эти письма в папку и все обдумывал, какими чувствами продиктованы они? Бывает, что человек сообщает очень важный сигнал, требующий нашего немедленного вмешательства, но по каким-либо причинам предпочитает остаться в тени. Но тут другое дело... В конструкторском бюро завода все молодые инженеры. Опытом и знанием Заруба превосходит каждого из них. Вряд ли кто-нибудь из этих молодых инженеров осмелится помериться силами с таким конструктором. Нет оснований предполагать, что письма написаны из карьеристских побуждений... Возможно, это дело рук какого-нибудь обиженного Зарубой человека? Возможно, клевещет он с целью мести? Но и это мало вероятно. Нужно знать Зарубу — его мягкий и добрый характер, его отзывчивость к людям. Помню, когда Тимофея Павловича выдвигали кандидатом в депутаты Верховного Совета, именно об этих его душевных качествах говорили и рабочие, и руководители завода, и молодые специалисты. Трудно допустить, чтобы у такого открытого и сердечного человека были закоренелые, злобные враги...
Протерев очки и разложив перед собой письма в виде большого квадрата, Павленко внимательно всматривался в печатные буквы. Глядя на него, секретарь улыбнулся:
— Когда-то я читал Конан-Дойля...
— Понимаю.
— Конечно, его герой сейчас рассказал бы нам об авторе этих писем очень многое. Но сочинять, как видно, легче, чем разгадывать загадки, поставленные жизнью.
— Я тоже кое-что могу сказать... Автор, как видно, давненько изучал русскую грамматику. В слове «объединить» вместо твердого знака пишет апостроф. Между тем человек он грамотный: обороты речи правильные, грамматических ошибок нет... Далее: нажим руки мягкий. Вполне возможно, что писала эти строки женщина... Еще одна интересная деталь! Обратите внимание на букву «С» в слове «сигнал»... Автор, как видно, по привычке начал выводить эту букву, как латинское «S»... Потом спохватился и исправил оплошность. Деталь весьма многозначительная, если я не ошибся в ее анализе... Наконец, чего стоит словарь неизвестного адресата: «сервис», «забвение», «лавры», «деликатный», «покорнейше прошу»... Вот, например, фразочка, достойная дореволюционных канцелярий: «Еще раз покорнейше прошу вас обратить внимание на вопиющие беспорядки...» А вот уже другой стиль: «Окружив себя полным сервисом, Заруба почил на лаврах...» Или: «Возможно, вам выгодно предать этот деликатный вопрос забвению...» В общем, как говорится, «галантерейный стиль». Впрочем, в практике не редки случаи, когда авторы анонимок всячески засекречивают себя и нарочитыми грамматическими ошибками, и надуманной фразеологией. Речь в данном случае идет о человеке вполне грамотном, хитром и осторожном. Обратите внимание на последние буквы каждой фразы. Почти все они заканчиваются хвостиком. Специалисты-графологи считают это верным признаком осторожности.
Гаенко встал, тряхнул седой шевелюрой:
— Мне интересно знать, товарищ полковник, сможете ли вы поближе познакомиться с этим анонимом?
— Попытаемся, Иван Сергеевич...
— Что для этого нужно?
— Время...
— А как вы полагаете: враг это или просто злобствующий обыватель?
— Меня самого занимает именно этот вопрос, — сказал Павленко. — Позвольте, я сообщу вам о расследовании ровно через месяц?
— Вы даже указываете точный срок? — удивился Гаенко.
— Если говорить откровенно, я оставляю немного времени про запас...
— Ну что ж, запомним. Итак, сегодня 25 мая 1951 года...
Он перелистал настольный календарь и записал: «Встреча с полковником Павленко».
— Впрочем, Алексей Петрович, — заметил он мягко, видимо собираясь перейти к очередным делам, — если вся эта история пустяковая, право, не следует ради отчета мне тратить на нее большие усилия. Я думаю, в вашей практике иногда встречаются «загадочные» дела, которые на поверку не стоят хлопот.
— Вообще-то я избегаю этих слов — «загадочный», «таинственный», «необъяснимый»... — сказал Алексей Петрович. — Важно происхождение факта: если тщательно проследить всю цепь обстоятельств и поставить на место недостающие звенья, таинственность улетучится, как дым...
Гаенко задумчиво улыбнулся...
— И все же это понятие существует.
— Да, пока не объяснены факты...
— А если и нет возможности их объяснить?
— В это я не верю, — убежденно сказал Павленко. — Даже самое подготовленное, осмотрительно совершенное и тщательно замаскированное преступление всегда оставляет следы.
Гаенко отодвинул ящик стола и достал какую-то книгу.
Полковник успел заметить готический шрифт заголовка. Небрежно листая страницы, Гаенко спросил:
— Вы читаете по-немецки?
— Да, вполне свободно...
— В таком случае рекомендую вам ознакомиться с этой книжонкой. Издана совсем недавно в Западной Германии. Называется «Восточный фронт». Автор много раз подчеркивает, что происходит из рода потомственных немецких вояк. Впрочем, это неинтересно... Подобной макулатуры, полной сожалений о просчетах и ошибках Гитлера, в Западной Германии ныне печатается много. За тоскливым нытьем этих писак явно проглядывают реваншистские тенденции... Меня заинтересовали, конечно, не причитания битого гитлеровского офицера. Дело в том, что в этой книжонке цитируются некоторые документы, якобы захваченные гитлеровцами в районе Лохвица — Сенча, в урочище Шумейково, где части генерала Карпенко дали фашистам свой последний бой. Эта страница истории Великой Отечественной войны остается до сих пор еще не заполненной. Ее пытается заполнить какой-то гитлеровский враль. Однако суть вопроса не в его обобщениях. Суть в этих документах. Как они могли оказаться у немцев? Я знаю, что документы не имели копий и перед последним боем были сожжены...
— Очевидно, ваши сведения не точны, Иван Сергеевич, — заметил Павленко. — Возможно, документы не успели сжечь?
Гаенко покачал головой; две резкие линии очертили его губы:
— Ну, нет, извините! Это я знаю наверняка... Я находился в штабе генерала Карпенко и видел, как даже пепел этих документов был развеян по ветру. Вы говорите, Алексей Петрович, нет загадок? Это — одна из них... Правда, она отдалена временем. Однако лично для меня, участника тех трагических событий, эта загадка до сих пор остра.
