— Учитесь хорошенько, не ссорьтесь.

— Из-за чего нам ссориться? — Янька весело посмотрел на друга.

Вместе с Темиром ребята выехали из Тюдралы. Не отставал от них и Делбек.

Поднявшись на перевал, всадники остановились. Перед ними в лучах августовского солнца лежал Алтай, страна отважных людей, высоких таёжных гор, шумных рек и природных богатств.

— Ну, друзья, до встречи, — охотник протянул ребятам руку.

— До свидания, Темир!

Мальчики долго смотрели вслед своему другу.

Далеко в долине, окружённой синей дымкой гор, Темир остановил коня и, приподнявшись на стременах, ещё раз поглядел на перевал.

Кирик и Янька были уже далеко на большой дороге.

На солнце сверкали железные крыши бывших купеческих домов, отливали белизной каменные здания.

— Ойрот-Тура! — показывая на лежавший в котловине город, сказал Янька.

— Улала! — произнёс восхищённый Кирик. Давно он хотел видеть Улу-Улу — великий из великих городов. Теперь мечта его сбылась. Он будет здесь учиться.

Ребята проехали предместье — небольшие домишки, лепившиеся по склонам гор, и оказались на центральных улицах Ойрот-Туры. Всё их поражало здесь. Двухэтажные дома, магазины, пожарная каланча и деревянный мост с перилами через шумную речку Майму. Расспрашивая прохожих, где живёт военком, они добрались до маленького утопавшего в яркой зелени домика. Янька слез с коня и, передав поводья Кирику, постучал в калитку.

День был выходной, и Печёрский оказался дома.

— А-а, мальчики! — увидев приехавших, радостно воскликнул он. — Заходите, заходите.

За эти годы Печёрский изменился. В офицерском кителе, плотно облегавшем фигуру, с загорелым энергичным лицом, он выглядел настоящим боевым командиром.

— Ну, как здоровье Прокопия и Степаниды? — подвинув ребятам стулья, принялся расспрашивать он.

На следующий день ребята пошли в школу второй ступени. Помещалась она в бывшем купеческом доме, недалеко от базарной площади. Это было мрачное каменное здание, похожее на казарму. Новая школа только что строилась. Кирик и Янька поднялись на второй этаж и, пройдя полутёмный коридор, оказались в комнате пятого класса. Низкий потолок, маленькие окна, массивные, сложенные из красного кирпича стены произвели на ребят неприятное впечатление.

Вспомнились родные горы, где так много света и воздуха, прохлада ущелий и зелёный шум тайги.

В класс вошёл учитель.

— Ребята, будем знакомиться. Меня зовут Павел Иванович Каланаков, — учитель подошёл к столику и, взяв классный журнал, стал вызывать учеников по алфавиту:

— Кирик Кобяков. Яков Кобяков.

Кирик и Янька встали из-за парты.

— Вы, что, братья?

— Да, братья, — ответил Янька, — только я русский, а он алтаец…

Каланаков прошёлся по классной комнате, думая о чём — то. Может быть, он вспомнил свои далёкие детские годы. Его родители, полуголодные алтайцы, отдали маленького Павла в миссионерскую школу… Много утекло воды с тех пор в Катуни. И вот сегодня перед ним сидит алтайский мальчик, а таких, как он, в школы Горного Алтая пришли тысячи: учиться и строить новую светлую жизнь в родном крае. Глаза старого учителя потеплели…

В перемену к Яньке подошёл долговязый, нескладный парень и, ткнув его в бок, грубо спросил:

— Табак есть?

— Я не курю!

— Эх ты, деревня, — долговязый презрительно оттопырил губы, — двоедан[27] немаканый.

Долговязый сплюнул сквозь зубы и, не выпуская рук из карманов, двинулся на Яньку.

— Вот как тресну по башке, будешь знать Пашку Загребина, — произнёс он угрожающе. Вокруг сразу же собрались ребята, видимо, его друзья.

Кирик тихонько потянул Яньку.

— Пойдём, ну его!

— Ты, алтайня, не лезь, а то и тебе всыплю! — Загребин встал между Кириком и Янькой.

— Как ты его назвал? — побледнев, Янька схватил долговязого за пояс. — Проси прощения!

— Я? — Пашка с усмешкой посмотрел на Яньку. — Да я тебя в два счёта на лопатки положу, — похвастался он. — Айда на школьный двор, я тебе такие салазки там загну, что запоёшь, — и, не дожидаясь согласия, Загребин со своими друзьями выбежал из коридора.

Янька подумал: если сейчас отступиться от Пашки, значит, его будут считать трусом. Да и Кирика Пашка сильно обидел. Посмотрев на своего друга, стоявшего с опущенной головой, Янька сказал решительно:

— Пошли.

Они поспешно спустились по лестнице и оказались во дворе.

— Ну, налетай! — Пашка засучил рукава.

Из школьных окон высунулись любопытные и в ожидании схватки оживлённо переговаривались. Пашка был выше Яньки на голову и тонок, как жердь. На его тощей шее сидела маленькая головка с узенькими нахальными глазами, тонким и длинным, как гороховый стручок, носом и оттопыренными ушами.

— Начинай! — повторил он и хитро подмигнул ребятам: дескать, посмотрите, как я взгрею новичка.

Друзья Загребина, стараясь оттеснить Кирика от Яньки, ещё плотнее сомкнули круг.

«Если долговязый сомнёт Яньку, я буду драться», — решил Кирик и пробрался к своему другу.

— Проси прощения у Кирика, — Янька смело посмотрел на Пашку.

Загребин взмахнул кулаком. Янька увернулся от удара и, схватив Пашку за локоть, стал гнуть его к земле. Школьный двор огласился отчаянным воплем.

На тополях поднялся грачиный галдёж, и испуганные птицы, торопливо махая крыльями, полетели к Майме. Загребин продолжал отчаянно вопить.

— Проси прощения! — задыхаясь, крикнул Янька.

— Больше не буду, — захныкал Пашка.

Школьный сторож, старый солдат, ругаясь, подбежал к месту схватки. Друзья Пашки бросились врассыпную.

Через несколько минут Янька, Кирик и Пашка стояли перед директором школы.

— Что у вас произошло? Рассказывай ты, Кобяков.

— Этот парень, — Янька кивнул головой в сторону Загребина, — на перемене просил у меня табаку. Я ему сказал, что не курю. Потом он обозвал моего товарища алтайней. Мне стало обидно за Кирика, — Янька замолчал и опустил голову.

— Ты сделал правильно, что заступился за своего товарища, — заговорил более мягко директор, — но драться с Загребиным не нужно было. Ты должен был сказать об этом мне или классному руководителю.

— Загребин! — обратился он к Павлу. — Неужели ты до сих пор не знаешь, что при советской власти все национальности у нас равны, в нашей стране обо всех одинаково заботятся и всех берегут. Понимаешь ты это или нет?

— Понимаю… — прошептал тот чуть слышно.

— Даёшь слово исправиться?

— Даю, — ответил угрюмо Пашка и отвернулся к окну.

— А теперь, ребята, идите на урок, — поднимаясь из-за стола, сказал директор.

Наступила зима 1922 года. На вершинах гор, склонов и в долинах Алтая лежал глубокий снег. С северной стороны дул холодный, ледяной ветер, обнажая покрытые лишайниками камни и пожелтевшие с осени травы. Город весь потонул в сугробах. Маленькие домишки занесло до самых крыш.

Каждое утро Печёрский, Кирик и Янька, вооружившись лопатами, отгребали снег от ворот, а потом усталые, но довольные садились пить горячий чай. На столе приветливо шумел самовар. Подвигая чашки ребятам, Печёрский, улыбаясь, говорил:

— Ну, будущие педагоги, инженеры, лётчики, художники и агрономы, сейчас попьём чайку, а потом в школу.

— Я не буду учителем, — отзывался Янька, намазывая маслом кусок хлеба.

— Кем же ты хочешь быть? — Печёрский внимательно смотрел на Яньку.

— Военным.

— А ты, Кирик?

— Я, когда выучусь, буду искать золото, руду разную.

— Значит, геологом?

— Ага.

— А вот сначала возьми вилку и научись ею пользоваться. Мясо брать руками из тарелки нельзя, — Печёрский с улыбкой смотрел на смутившегося Кирика.

— Я не умею с вилки есть, руками лучше брать!

— Ничего, Кирик, надо привыкать, — наставительно произносил Печёрский.

Повертев в руках вилку, Кирик неумело брал ею кусок холодной баранины.