Следователь прокуратуры Калашников шел по улице Тенистой к дому, где жила Басаргина. Шел и в который раз вспоминал подробности вчерашнего выезда вместе с опергруппой райотдела на квартиру Басаргиной.

– …Не знаю. Ничего не знаю, ничего не видела… – твердила испуганная Терехина; видно было, что в душе она ругает себя за неуемное любопытство, которое подтолкнуло ее согласиться выступить в роли понятой.

– Успокойтесь, Терехина, и послушайте… – Калашникову был хорошо известен подобный тип людей, которые предпочитают помалкивать во всех случаях жизни, если только это не касается их собственного благополучия. – Вас ведь никто и ни в чем не обвиняет. Просто вы, как соседка Басаргиной, можете нам помочь. Всего несколько вопросов…

– А потом меня по судам затаскают. Ничего я не знаю! В гости к ней не ходила, в подружках не числилась, за ее хахалями расфуфыренными не присматривала.

– Значит, все-таки к Басаргиной приходили особы мужского пола, эти самые "хахали"?

– С чего вы взяли? – смешалась Терехина.

– И, между прочим, "расфуфыренные", гражданка Терехина, – с нажимом сказал Калашников.

Терехина смутилась, отвела взгляд, прокашлялась… Калашников терпеливо ждал.

Пауза несколько затянулась, и Терехина не выдержала:

– Ну… приходили. Видела… несколько раз…

– Сколько их было, кто, когда приходили?

– Да с месяц назад. Двое. Может, и еще кто был; Варька баба видная. Этих двоих я не знаю.

– Можете описать их внешность?

– Один постарше Варьки, коренастый, солидный, с портфелем. А второй… Тот совсем сосунок. Роста невысокого. Но одет – дай бог каждому. Все заграничное – с иголочки.

– Ну, а более детально: какое лицо – круглое или продолговатое, нос, глаза, походка…

– Да разве рассмотришь на нашей площадке что-нибудь! Почти впотьмах спотыкаемся по ступенькам. Все экономия… экономия…

Калашников про себя рассмеялся от всей души: что ни говори, а дверной глазок – гениальное изобретение, особенно полезное для страдающих повышенным интересом к чужим тайнам.

– Не могу вспомнить, – тем временем продолжала Терехина, ободренная сочувственной улыбкой следователя. – Видела мельком. Возле двери они не задерживались: знать, заранее сговаривались, вот Варька и оставляла дверь незапертой.

Да, квартира не была заперта и сейчас. Ключ от входной двери разыскали в кармане легкого плаща вместе с кошельком и пудреницей. Кошелек был пуст. Ни денег, ни драгоценностей, – а их, по утверждению соседей, было немало и большой цены – в квартире не оказалось. Не нашли и документов Басаргиной, за исключением диплома об окончании института легкой промышленности.

Первое, на что обратил внимание Калашников, как только переступил порог квартиры, – это идеальная чистота и порядок в комнатах. Только на кухне у столика лежали пустая бутылка из-под дорогого армянского коньяка, разбитый фужер и опрокинутый табурет.

И кровь в ванной. И не только: эксперты обнаружили кровяные пятна в прихожей, кровью была измазана и ручка кухонной двери. Удалось также установить, что кто-то пытался уничтожить следы крови на кухонном полу, притом весьма тщательно. Зачем? Кто? И, наконец, что случилось в квартире неделю назад, и куда девалась Басаргина?

– …Вот вы следователь прокуратуры, а я простой советский инженер, – второй понятой, удобно устроившись в кресле, витийствовал с вдохновением, присущим людям самовлюбленным, – стоит такому "оратору" надеть домашние шлепанцы, как поток словоблудия хлынет неудержимо. – Да, я простой инженер, между прочим, горжусь этим, не как некоторые, но я прежде всего человек, мыслящее существо мужского пола (акцентирую на этом ваше внимание), как и вы. И так же, как и вы, – надеюсь не станете отрицать? – вовсе не равнодушен к женскому полу. Женщины – это прекрасно! Смотришь на ее походку: она плывет, чарует своей грацией, манит, увлекает, зовет – и ты идешь, идешь за нею… Кстати, вы когда-нибудь обращали внимание на женскую шею? О-о, поверьте, стоит. Я не понимаю современных женщин: они носят такие идиотские прически, которые напрочь скрывают, пожалуй, самую неотразимую и привлекательную часть женского тела – шею. Вы, конечно, видели изображение Нефертити. А вот представьте ее в барашках химической завивки, эдакие букли до плеч, наподобие парика петровских солдат. Не можете? И не удастся! А теперь вообразите русые с золотом волосы, собранные на макушке в тугой узел, и ниже – легкий, беспомощный пушок, покрывающий беломраморную колонну. Чудо!

– Простите, – Калашников начал терять терпение. – Я не могу уловить нить ваших рассуждений. Какое отношение все это имеет к Басаргиной?

– Самое что ни есть прямое. Варвара – одна из немногих женщин, понимающих в этом толк. И я, вы знаете, было влюбился в нее. Из-за ее божественной шеи. Я уже не говорю обо всем остальном… Только я вас попрошу, чтобы все это между нами. Семья – жена, дети…

– Можете на меня положиться, – заверил его Калашников.

– Так вот, однажды я, грешным делом, предложил ей… ну, в общем, отдохнуть, повеселиться. Варвара согласилась. Пошли мы в ресторан, понятное дело, на квартиру к ней мне не с руки. После поехали к ее подруге, где-то на окраине города – я был под шафе и, увы, потерял ориентацию. Ну, слегка добавили еще и у подруги. Короче, уснул я на диване, извиняюсь, прямо в костюмчике. С кем не бывает… И вот среди ночи проснулся – понятное дело… Смотрю: на кухне Варвара и какой-то тип. Я решил не мешать им, пусть, думаю, наговорятся. Ну а поскольку они меня не видели, а я их через стекло кухонной двери мог обозревать достаточно хорошо и кое-что, естественно, слышать… В общем, насколько мне помнится, шел у них разговор о каких-то деньгах. Больших деньгах. Подробностей я не запомнил – это было почти год назад, но мне тогда показалось, что этот тип угрожал Варваре. Вскоре он ушел, а Варвара остаток ночи проплакала. Так что, увы, наши отношения тогда не заладились…

Пломба на двери квартиры Басаргиной была цела; Калашников вставил ключ в замочную скважину, повернул…

Альбом с фотографиями был огромный, оправленный в расписную лакированную обложку. Калашников листал его, внимательно разглядывая фотографии мужчин, которых было немного. Нет, все не то… Калашников в раздражении бросил альбом на диван и закрыл глаза. В голове сумбур; обрывки воспоминаний, совершенно не относящихся к делу, фразы из заключения эксперта по предыдущему расследованию… "Надо забежать в школу: опять Колька что-то натворил… Отпечатки пальцев на фужере… Следы…"

Да, наследили изрядно. Только не те, кто нужен. Участковый Байков и домоуправ с понятыми затоптали в квартире все, что только можно было. Черт побери! И чему только учат в школе милиции!

Калашников снова потянул к себе альбом. "Красивая…" – залюбовался фотоснимком: Басаргина в купальнике балансирует на камне среди сверкающих брызг; чуть поодаль, не очень резко, просматривается атлетическая фигура мужчины… Стоп! Лупа! Калашников сунул руку в карман – и со вздохом вытащил обратно: на столе, в кабинете…

Следователь поднялся, прошелся по комнате, остановился возле книжных полок. Да-а, завидно… Вспомнил свои макулатурные, завздыхал… А тут Лев Толстой, Пушкин, Генрих Манн, Горький… И застыл неподвижно с поднятой рукой: Джек Лондон! Где?! Галлюцинации? Нет, ошибка исключается: он видел именно на этой полке полное собрание сочинений, сверкающее позолотой корешков. Теперь вместо Лондона теснились книги других авторов.

Значит, кто-то проник в квартиру… Чушь! Каким образом? Третий этаж, пломба на месте, балконная дверь, форточки закрыты на задвижки, стекла не разбиты… Мистика…

И все-таки полное собрание сочинений Джека Лондона исчезло – в этом у Калашникова не было ни малейших сомнений. Кто-то успел побывать в квартире Басаргиной до его прихода, по всей вероятности, ночью…