А кот Баюн, сидя на ветке, всё мурлыкал.

– Зря стараетесь, – мяукнул он наконец, – кого кот Баюн усыпил, тому уж никогда не проснуться.

Тут из лесу вышел слуга Горыныча в латах и шлеме, снял с Ивана ладанку, взмахнул кинжалом и всадил его по рукоять в грудь Ивана. Коротко вскрикнул Иван – и смолк. Вдруг откуда ни возьмись заяц кинулся на убийцу – тот от неожиданности ладанку выронил, а заяц подхватил её – и в кусты. Горынычев слуга поискал, поискал ладанку да не нашёл. Плюнул, да и побежал докладывать хозяину, что приказ выполнил.

Заплакали грибы и цветы, застонал зайчик. Появился старичок-лесовичок. Увидел кинжал в груди у Ивана и горестно всплеснул руками.

– Не досмотрели! Не уберегли!.. А ты, заяц, чего время теряешь? Беги к мудрому ворону, расскажи о беде. И чтоб мигом! Ждём, мол.

Заяц пустился стремглав, а чуть погодя прилетел мудрый ворон, и опустился возле Иванушки.

– Ах, Иван, Иван, – закручинился мудрый ворон, – побледнели щёки твои румяные, закрылись огневые очи твои. Остановилось сердце твоё отважное. Течёт из глубокой раны алая кровь. Сказывал тебе ворон правдивые слова. Не послушался. Но умереть такому молодцу не дадим. Сбрызнем-ка рану твою кровавую мёртвой водой!

Ворон клювом осторожно вытащил кинжал из груди Ивана и сбрызнул его рану мёртвой водой. Рана тут же затянулась.

– А теперь польем её живой водой, – добавил ворон и облил рану водой из другого пузырька.

Старичок подошёл поближе к Ивану и сказал:

А ворон прокаркал:

Иван открыл глаза, встал и потянулся. Потом улыбнулся и низёхонько поклонился старичку-лесовичку и мудрому ворону.

– Ox, и долго же я спал! – сказал Иван. – Пора теперь и за дело приниматься. Чай, совсем заждался меня Горыныч!

Ворон и старичок-лесовичок ничего не сказали Ивану про то, что не спал он, а мёртв был, а заяц принёс ему ладанку с родной землёй.

– Возьми-ка, – сказал заяц, – уронил ты её во время сна, а я сберёг для тебя.

Иван поклонился и зайцу, а потом повернулся, помахал рукой старичку и ворону, вещее пёрышко взлетело, замаячило перед Иваном, и он пошёл за ним.

– Берегись теперь, Горыныч, – проговорил ворон, глядя вслед Иванушке. – Великая сила на тебя поднялась. Крестьянский сын войной пошёл. Не на жизнь, а на смерть биться будет.

А в царстве Горыныча – переполох. Бегают, шепчутся слуги Горыныча. А Змей – словно белены объелся. Рвёт и мечет, аж подступиться страшно. Увидел он в волшебном зеркале, что Иван жив-здоров – разбушевался. На свою полоняночку, крестьянскую девушку Настю, гневается. Он к ней и так и эдак, а она и глядеть на него не хочет. Дары перед ней разложил, богатства бесценные – а она таково гневно глянула, бровки сдвинула, молнию из очей метнула. Ножкой как топнет – так и раскатились по полу жемчуга индийские да лалы персидские. Ох, и освирепел Горыныч!.. Лютует – страсть. Непокладиста крестьянская дочь Настенька, дерзка, непокорна.

Старый слуга шепчет на ухо молодому:

– Слышь, похлестал её плёткой шелковой. До крови похлестал, злодей! Что ни свистнет плётка семихвостая – семь ручейков алой крови по белу телу хлынут. А полонянка молчит, да и только.

– Пять ден есть не велел ей давать, – вздыхает молодой слуга, – всё ждал, что сама попросит. Так и не дождался. Гордая девушка. Бежать сколько раз принималась, да разве отсюда убежишь?

Прискакал запыхавшийся гонец. Рассказал горынычевым слугам, что дела-то у хозяина плохи. Везёт он грамоту из королевства Высоких Гор. Поднялись там люди. Сказывают, прошёл по их земле крестьянский сын Иван и смутил всех речами дерзкими. Я-де один на Горыныча двинулся, а вы что же всем миром-то медлите? Везёт гонец Горынычу нерадостную грамоту. Наместник Горыныча изловить Ивана велел, шапку золота за его голову сулил, ан не польстился никто. А как напали на Ивана воины – всех пораскидал, как малых ребят, и ушёл. Вот об этом обо всём и отписал наместник Горынычу. А там потянулись за первым гонцом другие. Из королевства Синих Рек, из королевства Зелёных Лугов, из королевства Рыбных Озёр... Да все сорок королевств и не перечтёшь. И у всех гонцов грамоты. А в грамотах тех – вести дурные: прошёл, мол, по земле Иван, крестьянский сын, и всех на Горыныча поднял. Злится, лютует Горыныч, первого гонца едва жизни не лишил. Сам себя утешает: «Со всеми расправлюсь. Сила у меня великая!»

А что же Настенька? Жива ли, голубушка? Жива. Сидит Настенька в богатой палате. На узких высоких окнах – узорчатые занавески. На столиках – блюда золотые и серебряные, а на блюдах тех – плоды заморские, сласти. Ешь – не хочу. Девушки в диковинных нарядах пляшут и поют перед нею, стараются развеселить Настеньку, да не смотрит она на них. Вот подсела к ней одна – черноглазая, с длинными косами, увитыми жемчугом, и ласково так говорит: «Что пригорюнилась, госпожа моя ненаглядная? Хочешь спою тебе о своей родине, где с утра до ночи поют пёстрые птицы, на деревьях растут хлебные плоды и никогда не бывает снега?»

– Пой, если тебе хочется, – отвечает Настенька, – а сердца моего всё равно не развеселишь.

– А вдруг? – спорит невольница, берет лютню, играет на ней и поет:

Настенька встала:

– Не жестокая, говоришь? Да что может быть судьбы моей страшней? Ты, родину потеряв, можешь петь да плясать в рабстве, на чужбине. А по мне – смерть такой доли краше! Может, и вправду хороша твоя родина, да не любишь ты её. Кто свою землю любит, тот такой доле не покорится.

– И ты покоришься, – со вздохом сказала невольница. – Нрава моего не знаешь. Давно ль ты здесь?

– Десять вёсен, десять зим.

– Много ли раз бежала?

– И не пыталась. Разве отсюда убежишь?

– А я бежала, – сказала Настенька, – десять раз бежала. Десять раз ловили, и всё равно бежать буду, пока не убегу. Вот ты пела, что чудеснее твоей родины ничего на свете нет. Неправда это, есть. И эту землю я знаю. Вот послушай, что я тебе спою.