Мы втиснулись в раскаленную машину и направились к городу. По приморской автостраде. Трое из гофмановского антитеррористического корпуса наемники.

Когда мы через полтора часа вошли, испуганные и неуверенные, в экспресс "Порт-Элизабет — Претория" и поезд почти сразу же тронулся, все превратилось в чудесное приключение. Тони высадил нас в городе, снабдив адресами соответствующих ночных заведений, и потом беззаботно уехал в свое бюро в порту. Никто на нас не обращал внимания, никто за нами не следил. Неожиданно мы оказались совсем свободны и одиноки в центре большого города.

С этой минуты мы искали только одно заведение — вокзал.

Белоснежный, красиво построенный город покорил нас. Бесконечные потоки автомашин и витрины храмов торговли, полные великолепных товаров. Лица женщин. В аэропорт мы все же сунуться не отважились, нам казалось, что там небезопасно. Мы даже не знали курса здешней валюты, но главное — списки пассажиров, которые составляют для каждого рейса. На вокзале никаких списков не ведут. Нам необходимо было исчезнуть с глаз Тони и Фреда бесследно. Выиграть время. Чтобы, по крайней мере, в первые несколько дней они не смогли предпринять против нас действенные меры. А когда мы будем в посольстве — да будет воля божья. Скорее всего, нас посадят в первый же самолет, который летит в Европу. В самом худшем случае — во второй, в этом у нас не было сомнений.

О «Гильдеборг» мы забыли, она исчезла, перестала существовать. Никогда мы не ползли в темноте трюма, не видели черно-желтые полосатые контейнеры с окислом урана. Ракетный залп и обломки шлюпок на небосклоне.

Мы забыли обо всем. Только бедняга Тони, который вытянул нас из этой неприятной истории, был реальной угрозой.

Когда поезд, набрав скорость, из приморской низменности, по долине между горными массивами Танойесберг и Грил-Винтерберг, вырвался к континентальным плоскогорьям, только тогда мы поверили. Мы живем, мы выжили! Самое позднее в воскресенье мы отправимся с Гутом на обед в лучший ресторан Гамбурга и там как следует отпразднуем возвращение.

Поезд был наполовину пуст. На такие большие расстояния по железной дороге мало кто ездил. Но мы хотели, по крайней мере, увидеть кусочек настоящей Африки, прежде чем нас отошлют домой. Гнев, отчаяние и горечь растаяли. Мы были благодарны миру, который так чудесно устроен, что дает нам возможность пожить еще. Грудь у каждого вздымалась от гордости и высокомерия. Мы кое-чего добились, мы выбрались и теперь увидим мир. Черный проводник вежливо пригласил нас в вагон-ресторан. Попьем и поедим вдоволь. А почему — нет?

…Машины монотонно работали.

Я забился в стальной склеп и спускался на дно. Гут захлопнул вентиляционный люк и укрепил запор стальным прутом. Темнота, безопасность…

Поезд громыхал в густой африканской ночи. Уж никогда мне не избавиться от «Гильдеборг», она останется во мне, а я в ней. Отличное настроение, воодушевление и восторг куда-то улетучились. Действие алкоголя прошло. Широко открытыми глазами я глядел в пустоту.

Сомнения!

Хорошо ли мы сделали, что отправились в Преторию? Не ошибочный ли это шаг, неверный расчет, западня в виде проторенной дороги? Двести тонн урана выгружено. Организаторам уже ясно, что они оставили свидетелей. Сколько приблизительно людей занимается теперь нами? Стараются прощупать наш мозг и отгадать, как мы будем реагировать, как рассуждать. Сколько часов пройдет, прежде чем они придут к правильному решению, к единственно возможному решению. Капитан Фаррина уже описал нас совершенно точно. Смена из машинного отделения…

Сердце у меня дрогнуло. Нам сядет на пятки не только полиция, а еще и разведка. Дело идет об успехе или неудаче их акции. Они не могут нас оставить, не позволят нам обо всем рассказать. Тревога уже объявлена. Я попытался представить себе, сколько было телефонных переговоров и телетайпных депеш между Порт-Элизабетом и Преторией с того момента, когда завыли сирены на «Гильдеборг». Не лучше ли нам было сидеть под зонтиком Тони и Фреда в уютном бунгало и ждать самолет? Как мы могли рассчитывать, что все кончится побегом с судна, что нам позволят убежать? Ничего не кончилось, наоборот, для нас все только началось. Мы поддались дурману голубого небосклона, солнца и призрака свободы.

Я вытер лицо холодной влажной ладонью. Громоздим ошибку на ошибке. Против нас — государственный аппарат, секретность такой акции никто не должен нарушить. Завтра нас арестуют в Претории на вокзале, а может, еще сегодня ночью, в поезде. В этой спешке нам даже не пришло в голову изменить свои имена. С каждым оборотом колес мы приближаемся к своей судьбе.

Я стал трясти Гута.

— Проснись!

— Что случилось? — спросил он недовольно.

Локомотив просигналил несколько раз, голос его гудка был похож на пароходную сирену «Гильдеборг»! Океан!

— Гут, — сказал я, весь дрожа от вновь напавшего на меня страха. — Я боюсь, что мы делаем ошибку. В Претории нас будут ждать. Им наверняка пришло в голову, что мы будем искать помощь в посольстве. Они не могут позволить нам убежать, они сделают все, чтобы нас схватить.

— Оставь меня хоть сейчас в покое, для беспокойства у нас будет достаточно времени, — вздохнул он раздраженно и снова откинулся на сиденье. — Можешь быть спокоен, до Претории мы обязательно доедем, у меня на это хорошее чутье. Этого плавания я боялся с самого начала, не знаю почему, но боялся. А теперь я ничего не чувствую, поэтому спи.

Мне показалось, что он усмехнулся, он, наверное, принял меня за сумасшедшего.

— Я опасаюсь кое-чего другого, — добавил он после минуты молчания, когда я уже решил, что он дремлет. — Что, если в посольстве нам не поверят? Что, если нас будут принимать за аферистов? У нас нет документов, бог его знает кто мы такие. Это может выглядеть как провокация. Господа наверху очень осторожны,

— Но ведь могут же они выяснить у судовой компании имена членов экипажа.

Он пожал плечами.

— И могут, и не могут. Если капитан кого-то наймет по пути, компания об этом узнает не сразу. В любом случае на выяснение потребуется время, а кто, по-твоему, будет его тратить в посольстве? Ты ведь даже не имеешь немецкого гражданства, так что ты хочешь? Что ты им хочешь сказать?

— Правду, — выпалил я с отвращением. — Только правду!

В полумраке он покачал головой:

— Правду… А если ей не поверят? В любом случае мы не должны упоминать о том, что завербовались в корпус этого проклятого Гофмана. Мы должны держать язык за зубами. Если в посольстве нам не поверят, они могут проинформировать соответствующие органы. Не хватало нам только залететь в полицию или местную контрразведку. Тогда уж Гофман будет единственным нашим спасением, единственной возможностью побыстрее исчезнуть отсюда.

Я молчал. Мое положение было сложнее вдвойне, но я надеялся, что в посольстве сидят разумные люди.

— Если они хотят по-настоящему избежать неприятностей, посадят нас в самолет и отошлют.

— Гм… — сказал неопределенно Гут. Возможно, будем надеяться. У меня нет особого доверия к посольству. Знаешь сколько бегает по свету бездомных и людей без гражданства? Ими полны порты, но на порядочных кораблях с ними никто не разговаривает, а на тех, других, — махнул он рукой, — бедняги не имеют и представления, что их там ждет. Я не люблю возлагать надежды на кого-то другого. Человек должен надеяться всегда только на себя. Так было тогда, когда мы бежали с «Гильдеборг» и должны были выбраться сами и показать себя. А это мне не нравится.

Я начинал понимать его. Он был недоверчив, не верил даже мне, поэтому мы и не сблизились с ним за все это время. Мы только шли одной дорогой. Но не делал ли я то же самое, не был ли я таким же, как он? Меня снова охватила тоска. Отчего так устроено, что люди даже в самые критические мгновения не могут найти дорогу друг к другу? Неужто мир состоит только из одиноко блуждающих «я»?