Я рассматривала черты его лица, так сильно напоминавшие черты фараона, что у меня перехватило дыхание. Я хотела бы ненавидеть этот маленький комочек, это существо, что разрушило все мои мечты, но не могла. Я погладила прядку черных волос на темени смешной маленькой головки и вздохнула.

— Принеси мне пива, Дисенк, — попросила я, — Очень хочется пить. И раз уж меня заточили в этой жалкой келье, сходи за косметикой и ароматными маслами. Может быть, я и стала матерью, но еще не умерла.

На следующее утро, когда я наблюдала, как кормилица кормит грудью моего сына, мне принесли свиток. Он был от Гуи. «Моя дорогая Ту, — говорилось в письме. — Если бы я знал, что твои роды ожидаются так скоро, я постарался бы все время быть в пределах досягаемости, чтобы твой посыльный мог всегда застать меня. Простишь ли ты меня? Я думаю о том, что подарить тебе в честь такого замечательного события, и молюсь, чтобы царские астрологи выбрали счастливое имя твоему высокорожденному малышу. Я навещу тебя при первой возможности». И все. Он не объяснил, где он был, но нетрудно было догадаться. По ту сторону стены его не могли найти в вихре празднования.

Следом за не обрадовавшим меня письмом Гуи явился вестник с дворцовыми знаками отличия. Мой ребенок был накормлен и спал у меня на руках. Вестник подошел к кушетке, отвесил глубокий поклон и положил на простыню рядом со мной кожаный мешочек.

— Я принес приветствия и поздравления от Могучего Быка его возлюбленной наложнице госпоже Ту, — официально объявил он. — Владыка благодарит тебя за то, что ты родила ему царственного сына, и желает выразить свою признательность подарком.

Он повернулся, чтобы уйти, но я остановила его.

— Постой! — приказала я, осторожно положила ребенка на постель и открыла мешочек.

В нем был массивный ножной браслет из золота, усыпанный крупными лунными камнями, луч солнечного света скользнул по ним, превращая их в капли бледно-зеленого масла. Обменяв его, я могла бы купить столько зерна, чтобы четыре года засеивать свои земли в Фаюме, или нанять убийцу, который воткнет нож в дряблую спину Рамзеса. Я взвесила браслет на руке и бросила его обратно в мешочек.

— Держи, — надменно велела я, протянув мешочек пораженному вестнику. — Возвращайся к фараону и скажи, что его подарок не будет принят, если он сам не принесет его. Ступай.

Он торопливо попятился, недоверчиво зажав мешочек в кулаке, а я склонилась над своим малышом. Ресницы его задрожали. Он вытянул пухленькую ручку, аккуратно срыгнул, потом снова погрузился в глубокий сон. Я представляла себе гнев и растерянность царя, когда он услышит мои слова из уст своего вестника, но мне было все равно.

Из-за двери слышался плач младенцев, носились дети, няньки увещевали их громкими голосами. Где-то рядом кричала женщина. Сверху доносилось приглушенное гудение учебного класса, там ученики хором нараспев повторяли урок. В этом дворе гарема жизнь бурлила, не смолкая ни на мгновение, и я уже возненавидела его. Я упала столь же низко, как высоко намеревалась подняться.

Мне доставили обещанный подарок от Гуи; это был фиал из чистейшего хрусталя, в его гранях многократно дробилось мое отражение. Донышко и пробка фиала были из филигранного золота, он был наполнен темно-серыми гранулами, от которых исходил особенный, чуть сладковатый аромат. «Снова я умоляю тебя о милосердии за то, что пренебрегаю тобой, — говорилось в сопроводительном свитке. — Я приобрел этот необычный фиал вместе с его содержимым у сабеян,[85] с которыми обмениваюсь различными снадобьями. Я не знаю, в какой стране он изготовлен. В нем гранулы аравийского ладана, это самое лучшее и самое дорогое из всех благовоний. Вдыхание этого дыма очищает тело и разум. Принимай их в умеренных количествах, Ту, и пребывай в добром здравии».

Я очень огорчилась, что он не сам принес свой драгоценный подарок, долго любовалась и вертела фиал в руках, пытаясь решить, вернуть его или все-таки оставить. В конце концов жадность взяла верх. Так обрабатывать хрусталь не умеет ни один мастер в Египте, без сомнения, это очень ценная вещь.

В положенный срок мне принесли официальный свиток, возвещавший о том, что мой сын будет носить имя Пентауру. Я не знала, плакать или смеяться, потому что Пентауру означало «прекрасный писец» или «великий писатель». Это было имя не для царевича. Царевичи не становятся писцами. Потом я напомнила себе, что царственная кровь в моем малыше смешана с моей собственной кровью, что моя загадочная бабка любила рассказывать истории, мой брат был уважаемым писцом, а я сама с детства страстно хотела открыть волшебную дверь в мир чтения и письма. Очарованность словом всегда была в крови нашей семьи. Пентауру спал в своей корзинке рядом с моей кушеткой, я склонилась над ним, погладила гладкую щечку и тихо произнесла его новое имя. К тому времени, как я стану царицей, он, может быть, действительно станет великим писцом, а если я стану царицей, он все равно будет царевичем.

Дисенк принесла в новую комнату все мои вещи и заветную подушку с секретным содержимым тоже; я постепенно поправлялась и часто сидела, задумчиво глядя на нее. Теперь, когда на мне лежала ответственность за маленькую жизнь, обещание царевича приобрело новую значимость. Мой сын должен вырасти и заявить свои права, данные ему по рождению. Теперь от этого куска папируса зависели две судьбы, и я знала, что, если он затеряется, царевич откажется от данного мне обещания. Ведь я больше не имела никакого влияния на царя.

Но, несмотря ни на что, я еще надеялась вернуть его любовь и к концу мекхира уже чувствовала себя достаточно здоровой, чтобы вернуться в свое жилище. Пришло сообщение от моего смотрителя, где сообщалось о том, что на плодородных ароурах начались посевы и работа движется успешно.

От Паари тоже пришло письмо, полное любви и беспокойства, с новыми извинениями за невозможность принять мое приглашение; в письме еще говорилось о том, что его жена Изис должна родить в один из месяцев шему. Мне хотелось увидеть его, посидеть с ним в тишине сада, выпить вина и предаться воспоминаниям. Возможно, когда-нибудь потом и представится возможность еще раз съездить в Асват, но пока мне предстояло много работать, чтобы восстановить свое положение при дворе.

Так, в один из дней я вызвала смотрителя детского двора и послала его к Хранителю дверей Амоннахту с просьбой о возвращении в прежнее жилище. Два часа спустя Хранитель собственной персоной появился у моих дверей и поклонился. Я обрадовалась ему.

— Приветствую тебя, Амоннахт! — сказала я. — Мы давно не встречались. Входи же, полюбуйся на моего сына. Правда, он прелестен?

Хранитель ответил на мое приветствие со степенным достоинством, так памятным мне, вошел в тускло освещенную келью и склонился над корзиной. Пентауру проснулся и сонно посмотрел на него, прижав к подбородку сжатые кулачки.

— И правда чудесный малыш, — согласился Хранитель, выпрямляясь, — а ты теперь такая же стройная и юная, как прежде, госпожа Ту. Мои поздравления.

Я кивнула Дисенк, та поспешно налила бокал вина и подала Хранителю. Он покачал головой. Я решительно посмотрела ему в лицо. Несмотря на спокойную учтивость, он был влиятельным человеком и для всего гарема его слово было законом.

— Ты знаешь, что я желаю вернуться в свое прежнее жилище, — начала я, стараясь говорить уверенно, — я уже полностью оправилась после родов и готова возобновить прежнюю жизнь. Мне не подходит эта келья, поэтому нет необходимости здесь оставаться.

Амоннахт развел накрашенными хной руками:

— Мне очень жаль, госпожа Ту, но это невозможно. Фараон повелел тебе жить в этом здании постоянно.

Я всматривалась в его лицо, все внутри у меня похолодело.

— Но почему? Он наказал меня за то, что я отказалась от его подарка? Но он должен понимать, что обидел меня, не навестив лично! Я страстно желала видеть его! Это что, причина для наказания, Амоннахт? — Я шагнула к нему. — А может быть, мое жилье уже занято и просто сейчас нет других комнат, готовых для меня? Это так? Так?