Элем все принесла сама, потому что с уважением относилась к ученой за ее великий ум, прощая ей все оскорбления с благодарностью за приобретенные знания. Амбаласи видела это в ее движениях и успокоилась.

– Твои интересы к науке перевешивают твои философские наклонности, – сказала она. – Из-за этого я выношу твое присутствие.

– Добрые мысли подобны теплым лучам солнца.

– А ты йилан, который очень хорошо умеет говорить. Поешь со мной и дай мне рассказать тебе о научном открытии, которое ни с чем не сравнимо.

Она говорила долго, потому что Элем была очень покорным слушателем. Солнце начало садиться за горизонт, когда Амбаласи закончила и повернулась лицом к суше. Первое, что она увидела и дало огромное удовлетворение, это то, что Дочери работали, расчищая берег от мертвых растений. Энге положила на землю охапку дров и обратилась к ученой. Тщательно подбирая слова, чтобы не упомянуть имени Угуненапсы, она сказала:

– Мы обсудили работу здесь в духе наших убеждений и вынесли решение. Мы должны жить, потому что мы Дочери Жизни. Чтобы жить, у нас должен быть город, в котором бы мы жили. Город должен быть выращен. Ты единственная можешь это сделать. Чтобы вырастить город, мы должны следовать твоим инструкциям, чтобы выжить. Вот поэтому мы работаем.

– Так. Но это только теперь, как ты только что сказала. Когда вырастет город, вы, значит, перестанете выполнять мои указания?

– Я не думала об этом, – сказала Энге.

– Подумай. Говори.

Энге была вынуждена ответить, хотя и с большой неохотой:

– Я верю, что, когда город вырастет, Дочери больше не будут подчиняться твоим распоряжениям.

– Я так не думаю. Но сейчас я думаю, чтобы выбрать для них какое угодно будущее, только не смерть. Ради этого, ради собственного удобства я принимаю эту слабую и приводящую в уныние договоренность. Есть дела поважнее этих, которыми мне надо заняться. – Она подняла руку. – Я вернусь в джунгли, чтобы продолжить контакт с той, которую мы встретили. Ты составишь мне компанию?

– С огромным удовольствием и радостью. Это будет богатый город, богатый жизнью и научными достижениями.

– Да, научными достижениями… Но я не вижу благоприятного существования для твоих Дочерей Несогласия, последовательниц той, безымянной. Я думаю, что твоя теория жизни в один прекрасный день станет твоей смертью.

Это было ожидание чего-то неизвестного, что волновало Армун. На первый взгляд, все было хорошо: если однажды было принято решение покинуть лагерь, то уже нельзя было отступать – и никаких раздумий с ее стороны. Если произойдет что-нибудь непредвиденное, у нее хватит сил заставить Керрика вспомнить, что это было хорошее решение – и единственное возможное. Если она вдруг заставала его угрюмым и расстроенным, то терпеливо начинала убеждать, что они должны уйти, – и это повторялось снова и снова. У них не было другого выхода. Они должны отправляться в путь.

Арнхвит, из-за которого они больше всего переживали, казалось, тоже проявлял к ним больше внимания. Он никогда не расставался с матерью, поэтому не мог представить себе, что это такое. Даррас, которой удалось наконец избавиться от ночных кошмаров, чувствовала себя несчастной из-за прошлого и много плакала. Ортнару было все равно, а Харл не мог дождаться их отъезда. Как-никак он был среди них единственным охотником, обеспечивающим всех пищей.

Но двое йилан были уверены, что им пришел конец. Имехей уже сочинял песню смерти. Надаске решил умереть достойно и драться до конца, поэтому он все время держал свой хесотсан наготове.

Две части лагеря Керрик пытался объединить родственными узами. Но, по всей видимости, не было необходимости менять что-либо. Йиланы привыкли ловить рыбу и крабов в озере, с утра до вечера расставляя сети и ловушки в воде. Но остальные не воспринимали их как охотников. Из-за этого было установлено равенство в охотничьем ремесле: рыбу меняли на мясо, и всех это устраивало. Арнхвит, которого безо всяких подозрений встречали и в той, и в другой части лагеря, с большим вниманием относился к такому обмену и всегда гордо ковылял с тяжелым грузом на плечах. Самцы йилан должны были остаться в безопасности, пока их присутствие здесь не обнаружится.

Подготовка к путешествию через море к большой земле проходила успешно и быстро. Они уже упивались долгожданной свободой. Много раз, держась за руки, они прогуливались по лагерю, наслаждаясь теплой летней погодой. Ни один истинный охотник не стал бы этого делать, потому что в лесу должны быть тишина и наблюдательность, но Армун больше были по душе такие прогулки.

Это настроение царило среди них первые дни. Но позднее ожидание в лагере становилось напряженным, когда на пустой океан смотрели изо дня в день. Керрик был в подавленном настроении. Он все время сидел на берегу моря, пристально вглядывался вдаль, надеясь увидеть иккергак парамутан, который все не появлялся. Он сидел там все время и совсем не охотился: их запасы мяса почти иссякли, а он об этом даже не заботился. Армун знала о его настроении, и, когда она разговаривала с ним, ей приходилось говорить много – или слишком мало, поэтому днем она была где-нибудь далеко, собирая корни и растения, которые теперь составляли большую часть их рациона.

Был полдень, и ее корзина не была наполнена даже наполовину, когда Армун услышала, что Керрик зовет ее. Что-то случилось! Но ее страх был рассеян, когда она снова услышала его. Он что-то кричал. Она побежала ему навстречу, отвечая, и они встретились на лужайке, где была высокая трава и желтые цветы.

– Они здесь, парамутаны, они на берегу!

Он подхватил ее и закружил, и они вдвоем упали на траву, а корзина перевернулась. Они собирали в корзину все ее содержимое, довольные новостями, пока он снова ее заключил ее в свои объятия, и они не стали кататься в высокой траве.

– Мы не можем… только не сейчас, – нежно сказала она. – Мы же не хотим, чтобы они уплыли без нас.

Когда они спустились к маленькой бухте, на мелководье, как черная скала, стоял иккергак. Когда они бежали к нему по воде, с его борта им махали руками и кричали. Потом ласковые руки помогли им подняться на борт. Там была Ангайоркак. На ее покрытом мягкой шерстью лице выделялись широко открытые, полные тревоги глаза, ко рту были прижаты руки.

– Одни, – завыла она. – Двое мальчиков ушли…

Калалек подошел к ним неуклюжей походкой, когда Армун рассказывала о детях. Он протянул им куски свежего мяса вместо приветствия.

– Ешьте, будьте счастливы; надо о многом поговорить.

Керрик прервал его, подняв руку:

– Пожалуйста, помедленнее… трудно понять.

Он немного позабыл язык парамутан, который выучил за зиму, и позвал Армун. Она выслушала поток слов, потом перевела Керрику:

– Они все ушли – все парамутаны, через океан, к месту, которое он называет Алланиовок. Этот иккергак последний, который направляется туда. Они нашли косяки уларуака и хороший берег, где можно что-то делать. Я не знаю, что дальше обозначают слова: по-моему, сдирание кожи. Они все взяли: маленькие лодки, паукаруты и всех детей, всех. – В ее голосе слышался испуг, когда она в говорила это.

– Ты думаешь, что если мы пойдем с ними, то уже никогда не вернемся сюда? Спроси его об этом, сейчас.

– Это долгое путешествие, – сказал Калалек. – Вам понравится там, вы не захотите вернуться назад.

– Тупой лоб, глаза, которые ничего не видят! – Ангайоркак сказала громко, ударив его кулаком по покрытой коричневым мехом руке. Но не сильно, лишь для того, чтобы привлечь его внимание к важности ее слов. – Скажи Армун прямо, что, когда она пожелает вернуться на эту землю, ты возьмешь ее, – или ты хочешь разлучить ее с ее первенцем на всю оставшуюся жизнь?