И это продолжалось на протяжении многих дней, которым они потеряли счет. Каждый день с утра до вечера Калалек греб изо всех сил, совершенно не уставая. Ангайоркак что-то напевала себе под нос, когда вычерпывала кожаной чашей воду из лодки, и казалось, что здесь, в лодке, она чувствовала себя дома больше, чем если бы была на суше. Армун было все хуже и хуже от постоянного движения, она лежала, укрывшись меховыми шкурами, и большую часть дня ее знобило, она крепко прижимала к себе Арнхвита, который как и она испытывал недомогание и тошноту. Через несколько дней Харл привык к постоянной качке и присоединился к Кукуйюку, который стоял на корме, где они ставили яруса (длинные веревки с крюками для ловли рыбы), и болтали друг с другом на понятном им обоим языке.
Все дни были похожи один на другой, и поэтому невозможно было вести счет времени. По мере их приближения к северу погода ухудшалась, волны становились выше, поэтому их подбрасывало как щепку над разбушевавшимся морем. Наконец штормы утихли, но воздух продолжал оставаться холодным и сухим. Армун лежала под меховыми шкурами, обхватив Арнхвита, в более чем полусонном состоянии, когда она вдруг услышала сквозь сон, что Харл зовет ее:
– Мы куда-то приплыли, посмотри вперед. Лед, что-то черное на нем, непонятное что-то.
Лед сплошной твердой простыней покрывал все пространство в этой огромной бухте. В воде плавало очень много ледяных глыб, и им приходилось протискиваться между ними. Ближе к северу сквозь туман можно было даже разглядеть айсберги. Калалек направил лодку к темным глыбам, разбросанным по всей ледяной поверхности. Когда они подошли поближе, то увидели, что эти глыбы были лодками, перевернутыми вверх дном. И как только они достигли ледяной кромки берега, Армун увидела, что эти лодки были во много раз больше той, на которой они приплыли. Это было невероятное зрелище. Кукуйюк стоял на корме, затем спрыгнул на лед, когда они бортом задели берег. Он взял плетеную из кожи веревку и прикрепил ее к одному из обломанных кусков льда.
Армун даже не могла осознать, насколько она ослабла от этого путешествия. Калалеку пришлось вдвоем с Ангайоркак спустить ее на лед. Потом ей передали Арнхвита, она взяла его и села, дрожа всем телом и прижимая его к себе, в то время как остальные начали разгружать лодку. Разгрузка началась тотчас же, как только Кукуйюк прибежал назад с толпой парамутан, едва поспевающих за ним. Охотники и женщины, они были очень удивлены цветом кожи и волос чужестранцев, протягивали руки к голове Харла, чтобы коснуться ее, пока он не убежал от них. Вслед за этим последовали их визг и смех, лишь потом только они принялись серьезно за разгрузку. Скоро все узлы и тюки свалили на берегу, а лодку вытащили из воды, чтобы поставить ее на лед рядом с остальными. Армун тащилась следом за ними, а Арнхвит ковылял, спотыкаясь, за ней, пока один из охотников не взял его на руки не понес на плечах, крича что-то от счастья.
Они прошли мимо группы людей, которые устанавливали на льду палатку из черной шкуры. Те прекратили работу и с удивлением уставились на пришельцев. За ними были другие палатки, некоторые из них защищали от холодного северного ветра ледяные блоки, которые возвышались вокруг них. Палатки были разбросаны по льду, и их было так много, как будто там жили по крайней мере два, а то и три саммада, во всяком случае так показалось Армун, которая от усталости еле передвигалась. Из некоторых шел дым, и она знала, что там огонь и тепло. И безопасность. Ветер подхватывал снег с сугробов и бросал его ей в лицо. Зима уже наступила и здесь, на севере, кругом лежали снег и лед.
Они вышли из-под прикрытия палаток и двинулись к берегу. Здесь было нагромождение запорошенных снегом глыб, так как, достигнув земли и не в состоянии вскарабкаться на нее, лед ломался и оставался грудами лежать у самого берега. Далее начинался ровный берег, который переходил затем в крутой холм. Сгрудившись у его подножия, наполовину закопанные в землю по склонам, стояло несколько палаток, обтянутых черной шкурой.
Ангайоркак потянула ее за руку к одной из этих черных конусообразных палаток. Шкуры, которыми был закрыт вход в нее, были прочно сшиты кожаным шнуром, и Калалек распутывал этот шнурок, чтобы войти в палатку. Все узлы из лодки были свалены на снегу рядом с палаткой. Калалеку наконец удалось пробраться вовнутрь, ему надо было разжечь костер, для которого уже все было заготовлено. Дым от костра должен был выходить наружу через отверстие наверху. Когда Армун почувствовала под ногами твердую почву, у нее постепенно прошла слабость от путешествия, и она вместе с другими стала затаскивать в палатку узлы и меховые шкуры. Это было хорошо. Все предвещало только хорошее. Она была в безопасности, Арнхвит и Харл тоже были целы и невредимы. Они должны были все выжить, чтобы встретить весну. С этой мыслью она схватила ребенка, крепко прижала его к себе, и тяжело опустилась на меховые шкуры.
– Разжигай быстрей костер, – крикнула Ангайоркак. – Золотовласая устала, я могу сказать это смело, взглянув на нее. Замерзшая и голодная. Я приготовлю еду.
– Этот паукарут (палатку) мы должны поставить на лед, – сказал Калалек, раздувая огонь. – Бухта замерзла, зима уже наступила.
– Завтра. Сначала все должны отдохнуть.
– Это мы сделаем завтра. Сейчас лед теплее, чем земля, так как вода подо льдом всегда уносит часть холода. И я нарежу льда, чтобы оградить палатку от ветра. Нам будет тепло, мы будем есть и веселиться.
Думая об этом, он улыбнулся от удовольствия и от предвкушения всего, поэтому он приблизился к Ангайоркак, чтобы позабавиться прямо сейчас, но она убрала его руку.
– Не сейчас, – сказала она. – Потом. Сначала поедим. От голода я слабею.
Он застонал в мнимой агонии, но в то же время все равно не мог сдержать улыбку. Ожидалась хорошая зима, очень-очень хорошая зима.
Глава 9
Эссека асак, елинаабеле нефалактус тус’йлебтас тус’топтсан.
Алактус’тсан ‘ ниндебеи йиланене.
Когда волны разбиваются о берег, то все крохотные существа в них умирают; их съедают птицы, которые летают; птиц съедают животные, которые бегают по земле, йиланы съедают их всех.
(Йиланская поговорка)
Ланефенуу на протяжении стольких долгих лет была эйстаа Икхалменетса, что лишь самые старые из ее приближенных помнили предыдущую эйстаа, и только некоторые из них могли бы вспомнить ее имя. Ланефенуу была велика как духом, так и телом – голова ее была длиннее, чем у большинства остальных йилан, – и как все эйстаа, она внесла большие физические изменения в построение города. Почетное место амбесед, где она сейчас сидела, было сконструировано ею самой. Старый амбесед продолжал свое существование в виде сада, в котором росли деревья. Здесь, в естественной впадине на склоне холма над городом и гаванью, она сделала амбесед для своего собственного удовольствия. Утреннее солнце освещало возвышенное место, выстланное деревом, и впадину с этой стороны, в то время как все остальное было в тени. Сразу же за ней, в соответствии с естественным изгибом ландшафта, были сделаны великолепные деревянные панели, резьба и окраска которых были настолько искусно сделаны, что на протяжении дневного времени там всегда стояли фарги, прижимались друг к другу и, от восхищения опустив нижнюю челюсть, с изумлением глазели на это. Это был морской пейзаж с темно-синими волнами и бледно-голубым небом, на фоне которого можно было увидеть высоко выпрыгивающих из воды плезиозавров а снующих взад-вперед урукето почти натурального вида. На верху самого высокого плавника урукето была вырезана фигурка – копия командира урукето, который имел более чем случайное сходство с самой эйстаа, сидящей под этим пейзажем. До того как занять это высокое положение, Ланефенуу командовала урукето, и до сих пор в душе она оставалась командиром. Ее руки и верхняя часть тела были раскрашены так, как будто на них падала тень от вздымавшихся волн.
Каждое утро Элилилен вместе с другим самцом, который помогал ему нести кисти и краски, приходил из ханале под покров паланкина наносить рисунок или чертеж. Ланефенуу знала, что самцы отличаются более обостренной чувствительностью и более тонким вкусом, а с другой стороны принимать самца тоже было приятно. Это занятие рисовальщика было специально придумано для Элилилена, чтобы он удовлетворял ее, так как Элилилен был слишком ценен, чтобы кончить жизнь на пляже. Ланефенуу была глубоко убеждена, хотя она этого не говорила Укхереб, заранее зная, что ученая отнесется к этому с насмешкой, что ежедневное сексуальное удовлетворение являлось причиной ее продолжающейся долговечности.
