Мне наливали стакан за стаканом, и я играл и играл. Гости были мне незнакомы, их лица как-то туманны. Только невеста Нюрка была из нашего села, и выглядела она печально.

Время от времени гости выходили в соседнюю комнату и быстро возвращались, причесывая мокрые волосы. Я тоже решил освежить тяжелую от хмеля голову. В маленькой комнатке, действительно, стояло ведро воды. Я опустил туда руку и успел намочить только левую сторону лица, когда подскочил мой хозяин, отдернул меня от ведра.

– Эта вода не для тебя! – крикнул он, вывел меня во двор и подвелк стоящей кадке. – Вот здесь и мочи свою голову!

Немножко протрезвев, я вернулся к свадебной компании, что-то странное произошло со мной: глаза как будто прояснились. Комната показалась грязной, запущенной, икон на стене не было. А гости как будто потемнели или посинели. Не было веселья и пения, а только угрюмое завывание и всхлипывание. Сама Нюрка остекленевшими глазами смотрела на веревочную петлю в своих руках. Я обернулся к соседу и узнал в нем недавно умершего парня из соседнего села.

– Ты же умер, что ты здесь делаешь? – невольно вырвалось уменя.

– А ты, дурень, напился и мелешь пустое! – ответил он и налилмне новый стакан.

Полупьяный, полуоцепеневший от страха, я уже не мог играть и сидел, уронив голову на стол.

– Пора домой, скоро светать начнет, – сказал мне черный мужик,который, видимо, был здесь хозяином. Он бесцеремонно вывел меня из-за стола, бросил на дно телеги, и мы снова углубились в лес. Спал ли яили был в забытьи, но пришел в себя, только когда черный мужик вытащил меня из телеги возле калитки нашего двора.

– Это тебе за труды, – сунул он мне в карман толстую пачку ассигнаций.

– А где мы были? Как называется ваш хутор? – спросил я.

– А Загубленный хутор, может, и ты когда-нибудь попадешь кнам! – был ответ.

Я хотел спросить еще что-то, но ни мужика, ни телеги уже не было. Едва добравшись до кровати, я свалился, как подкошенный, и проспал до следующего вечера.

– Где это ты всю ночь шатался и так набрался? – разбудила менямать.

– На свадьбе, – говорю.

– Какая свадьба? Нигде вокруг свадеб не было!

– Нюрка вышла замуж, разве ты не знаешь?

– Нюрка удавилась сегодня ночью! – в ужасе сказала мать и начала креститься.

Я полез в карман куртки, где должны были быть деньги. И вытащил сложенные один к одному кленовые листья.

Сколько я потом ни расспрашивал о странном мужике и Загубленном хуторе, никто ничего не знал. Я уже стал думать, что все это мне привиделось в бреду, тем более что после той ночи я запил еще больше. На сердце у меня был страх и необъяснимая тоска. Но постепенно забывается все.

Прошло несколько месяцев. В нашем селе праздновали свадьбу. Я никогда не был особенно верующим, но в тот день пошел в нашу церквушку. В ней было полно народу: пришли посмотреть на невесту, кажется, из самого Пинска.

Я стоял в последнем ряду, сонный и равнодушный. И вдруг увидел того черного мужика. Он ходил между молящимися. То какого толкнет мужика, то ущипнет девушку. Но его как будто никто и не видел. Люди начинали переругиваться между собой.

– Ты что тут делаешь? Чего людям мешаешь? – крикнул я ему.

– А ты меня видишь? – прошипел злобно он в ответ. – Ну теперь не будешь видеть!

Развернулся и хлобыстнул меня по левому глазу с такой силой, что я грохнулся об пол без сознания. Очнулся я только в Пинской больнице. С того времени я и ношу эту черную повязку".

– Хочешь верь, хочешь – нет. Но не желаю тебе попасть на Загубленный хутор и познакомиться с его хозяином! – сказал Иван, допивая последний стакан самогона…

С некоторым почтением ступил я на землю Горного Алтая (По материалам А. Антокольского. (Прим, авт.) ). Скромное книжное знание подсказывало, что тут, где-то совсем неподалеку от центра области, куда только что доставил пассажиров энергично пыхтевший на подъемах автобус, запрятаны любопытнейшие тайники прошлого. Каких-нибудь двести-триста километров от Горно-Алтайска, бывшего старинного села Улалы, по течению Катуни и Ча-рыша, у подножья таких же, одетых в зеленый бархат гор, в карстовых пещерах, а то и просто в долинах, хранятся следы палеолитического человека. Эдак 12-15 тысяч лет назад в этих районах наш предок со свистом и улюлюканьем загонял мамонта и носорога в уготованные для них ямы, обгладывал косточки гигантского оленя и первобытного быка, сражался с пещерным львом, медведем и гиеной. Это совсем рядом, в здешней округе, выводил когда-то негнущимися пальцами облаченный в шкуру охотник свои первые эскизы на шероховатых скальных плоскостях. Камни Алтая хранят их. Хранит материальная летопись Алтая и древние рунические надписи, высеченные на "каменных бабах", на бронзовых зеркалах, в которые взглядывали модницы отдаленного прошлого. Ранние кочевники Алтая блеснули оригинальным искусством скифского типа; они работали олово, золото, бронзу, железо, дерево, бересту, рог, кожу, войлок, конский волос; они знали чеканку, инкрустацию, изображение литьем; знали барельеф, силуэтный рисунок, живопись, круглую скульптуру, изображение на предмете с хитрым смещением пропорций, криволинейный орнамент. Многое из этой роскоши проглотили курганы, в том числе знаменитые Пазырыкские. Сейчас свои богатства они отдали музеям. По этим просторам проходили орды многочисленных завоевателей: монгольская конница рыла копытами землю, натягивался лук из рогов козла, посылая стрелу на 800 метров… Знал я также, что Горный Алтай – зона древнейшего по своим корням язычества, приоритет которого пытались опровергнуть и ламаизм, и христианство, и некоторые другие религиозные доктрины позднейшего изготовления. Здесь, на Алтае, недавнем прошлом располагались целые гнезда шаманских кланов. Известный этнограф профессор А. Анохин в начале нашего века составил своеобразную карту шаманских расселений по бассейну Катуни и ее притоков.

Итак, прошлое, насыщенное всевозможным историческим материалом. Помнит ли о нем век нынешний?

Длинная, пылящая под колесами машины улица с рядами палисадников ведет к центру Горно-Алтайска. Здесь уже каменно-кирпичная часть города, впрочем, тоже уснащенная немалым числом добротных бревенчатых строений: черты Улалы проступают и сегодня. Несколько особой жизнью живет только главная площадь города. Она составляет правильный асфальтированный четырехугольник, обнесенный административными и общественными зданиями. Игрушечный сквер уголком лепится к площади, открывая негустые ряды строго темнеющих лиственниц. Прозаическая простота этого места хороша. Площадь подчеркивает то, что и должна подчеркнуть: ровное донышко огромного чашеподобного овала с нежным, вечно-салатовым лесистым верхним краем. Взгляду тут есть где разметнуться: ближайшие холмы-горы его не затормаживают, он невидимо переваливает их и хочет лететь дальше. Круговая панорама застыла в покое, но покой этот мнимый. Ее плоскости, выпуклости, подъемы, уступы, ущелья, складки – вся эта бугрящаяся масса словно бы незримо колышется, сжимает и раздвигает пространство. Это скопище зеленой плоти, округлыми толчками достигающей неба, тянет к себе, будто срывает тебя с земной точки опоры. Ощущение это оставалось постоянным во время моего коротенького путешествия по Алтаю, хотя и нарастало, обостряясь.

Теперь, вспоминая в подробностях свою поездку и прочнее сознавая то, что раньше только мерещилось, вижу, каким обязательным и непременным было это чувство в горах Алтая. Оно оказалось тем неожиданным подарком, которого не готовятся получить какие-нибудь наезжие гости, отправляясь в признанную страну сказок; они все время ждут сюрпризов, нацеливаются на экзотику, ищут ее проворным взглядом, сразу не находят, но почему-то не остывают: видно, необычное уже овладело ими исподволь, руководит их радостью изнутри, уже как-то по особенному хорошо им, продолжающим рыскать в поисках разных хитрых диковинок.

Во время автобусного перегона Горно-Алтайск-Усть-Кокса не раз приходится одолевать горные перевалы. И вот, добравшись до них, можно наблюдать занятную картинку: стоит, притулившись среди кустов и своих соседок, карликовая березка, но какая-то странная, на себя совсем не похожая. Приглядевшись, замечаешь – вся она увешана, опутана, оплетена множеством разноцветных тряпочек и лоскутиков материи; их не десятки, а сотни – целая сеть наброшена на деревце. Как и почему она появилась здесь?.. Это пеший или конный алтаец, одолевая перевал, находит время подвязать к веткам свой флажок и тут же окропить зелень русской водкой или аналогичным национальным составом – арачкой. Это знак благодарности и признательности, как сердечной приязни и надежды: надо ублаготворить, ублажить гору за то, что она позволит взойти на себя. Ведь высота коварна, надобно ее чувствовать, надобно относиться к ней с почтением и пиететом (помимо прочего, возбраняется шуметь и кричать в горах, дабы не озлобить обитающих тут духов). Между прочим, обычай этот имеет вполне реальную жизненную основу. Ведь, как могли веками наблюдать алтайцы, губительные снежные обвалы и камнепады зарождались порой от громкого крика человека или зверя.