— Слушай, Нюр, а как и кто построил это жилище? — Никита не решился это странное место, вернее сооружение, где они находились, назвать домом.

— Ну, это интересно, — вновь просветлела девушка. — До моего рождения они с мамой сначала жили там, — она неопределенно махнула рукой в сторону двери. — А когда обходили Ялпын ма — эту Священную землю, то вот здесь, — девушка топнула ногой, — на этом самом месте, на огромном скальном карнизе, папа остановился и, глядя в сторону долины, вдруг сказал маме, что он видит вход в Нижний мир. Представляешь, он подробно его описал. Кроме того, назвал количество сопок, описал, как они выглядят на восходе и в вечернее время, назвал это место первой ступенью в “Мир разума”. Он сказал что здесь, на этом карнизе, самое теплое и уютное место во всей долине. И это на самом деле так. До родника шагов пятьдесят. Оленья варга рядом. А главное, он и зимой, и летом выходил на площадку и “смотрел” на долину. Назвать это домом, наверное, трудно, — Нюра обвела взглядом стены, — но для меня это дом. Я здесь родилась и выросла. Да что я тебе рассказываю, пошли, я тебе все покажу.

Держа перед собой керосиновую лампу, Нюра отправилась показывать дом.

— Это мастерская, — переступив невидимый порог, проговорила девушка. — Здесь папа смастерил все, что есть в доме. Я часами наблюдала за ним, и всегда создавалось впечатление, что никакой он не слепой. Вот здесь его инструмент, — девушка махнула рукой в сторону стены, на которой блеснули металлом различные стамески, ножовки, линейки, угольники... — Бывало, мы с ним чуть не сутками что-нибудь мастерили. Я делала разметки, он строгал, пилил, клеил.

— А теперь я тебе покажу главное, — загадочно проговорила Нюра и повела брата по узкому длинному коридору, одна из сторон которого была каменной, а другая — сбита из тонких, плотно подогнанных жердей. Когда они дошли до конца коридора, Нюра взяла лампу в левую руку, а правой откинула сначала один, а за ним и второй полог из плотной тяжелой ткани. Во всем доме была только одна дверь — входная. В остальных случаях комнаты перегораживались между собой двойными пологами.

Никита вошел следом. Это было пространство непонятного размера и конфигурации. Керосинка не могла до конца высветить ни его стен, ни потолка, ни даже пола, убегающего в черноту.

— Это, — торжественно произнесла девушка, — и есть самое главное помещение в нашем доме. Библиотека!

Слева от входа на громоздкой подставке разместился шар с рельефной поверхностью.

— Это и есть тот самый глобус? — спросил он Нюру.

— Он самый! — не без гордости ответила та.

Никита не удержался и стал водить руками по поверхности шара. В полутьме, как ни старался, он не узнавал на ощупь ни материков, ни морей, ни океанов. А вот горы, которые выпирали на гладкой поверхности сферы, кажется, узнавал, особенно Урал, который бугристым шрамом застыл на ее крутом боку.

— Да-а, впечатляет! — наконец выговорил он. Его действительно удивила столь тонкая и кропотливая работа отца. Он не сомневался в точном соблюдении масштаба и пропорций ландшафта Земли.

Справа, у стола ручной работы, с одной стороны стоял высокий стул с подлокотниками, с другой, напротив, просторное кресло, закинутое огромной медвежьей шкурой. Вот это кресло, пожалуй, и было главным предметом помещения, если не считать шара-глобуса и широкого камина.

— Папино кресло, — с теплотой проговорила Нюра, видя, что Никита задержал на нем взгляд. — Здесь я читала ему, — поставив на стол лампу, добавила она. — А он слушал и рассуждал.

— Можно? — Никита кивнул на кресло.

— Конечно, — Нюра присела на краешек стула, а руками стала гладить доски стола, точно извиняясь за долгое отсутствие.

Никита погрузился в кресло. Шкура вобрала его в себя, завернула, утопила.

— Слушай, ты говоришь — библиотека, а книги-то где?

Девушка порывисто встала и, пройдя в темную глубину пространства, стала шуршать и поскрипывать чем-то невидимым. Никита догадался, что сдвигается длинная ширма все из той же драпировочной ткани.

Через минуту, когда Нюра зажгла вторую лампу и высветила остальную часть пространства, брови Никиты полезли вверх. Из полумрака торцами к нему смотрелись более десятка внушительных книжных стеллажей. Они, как корабли на пирсе, застыли в стройной шеренге, маяча алфавитными табличками, точно флажками.

Нюра повела свободной рукой, как это делают экскурсоводы:

— Это теперь и твои книги.

— Невероятно! — вновь проговорил Никита. — Ньютон, Лейбниц, Мах, Эйнштейн, — ничего себе! Одоевский, Федоров, Соловьев, Флоренский, Бердяев, — читал он торцы книг. — Обалдеть, здесь, у черта на куличках!.. Циолковский, Вернадский, Сухово-Кобылин... фантастика!.. — он медленно продвигался вдоль стеллажей, продолжая вслух читать корешки изданий: — Смотри-ка, и журналы — “Химия и жизнь”, “Строительство и архитектура”, “Техника — молодежи”, “Наука и жизнь”... Вот это да! Чехов, Гоголь, Пушкин, Мамин-Сибиряк, Достоевский, Гете, Тютчев!.. Вы что, и художественную литературу читали? — Никита повернулся к Нюре.

— А как же. Особенно Пришвина, он больше всего нравился папе. Книги о природе — главные книги. А Чехова я читала, когда ему нездоровилось. Не знаю почему. Последний стеллаж отдан сказкам, мифам и легендам народов мира.

— Ого, вот это книжица! — Никита вытащил из плотного ряда книгу с потрепанными углами и, открыв ее почти в самом начале, стал читать:

— “...Биологическому виду, который по космическим меркам только что встал на ноги, предстоит решить грандиозные задачи. И все же, за последние триста лет, переходя от классической к релятивистской, а затем к квантовой реальности и нацелившись теперь на исследование объединенной реальности, наши умы и инструменты охватили грандиозный свод пространства и времени, приблизив нас к пониманию мира, оказавшегося искусным мастером маскировки. Продолжая медленно раскрывать тайны космоса, мы приближаемся к истине. Исследования уже далеко продвинулись, но многие чувствуют, что наш человеческий вид только выходит из состояния детства...” Во дает! Кто это? — Никита посмотрел на обложку. — Грин. Да-а, если это все не то что прочитать, а хотя бы пролистать, и то с крыши спрыгнешь!

Глядя на брата, Нюра загадочно улыбалась.

— Кстати, а что отец про Вернадского говорил? — Никита вернулся к первому стеллажу и вытащил искомую книгу. — О, да тут закладки.

— Это для тебя, — тут же отозвалась Нюра. — Во всех книгах закладки. Так папа велел мне сделать, чтобы ты зря время не терял.

— “Происхождение человека и эволюция разума”, — прочитал Никита. — Ничего себе! А вот еще — “Научная жизнь как планетное явление”, — охренеть! “Химическое строение биосферы Земли и ее окружения”. “...В целом биогеохимическая энергия — это свободная энергия, образуемая жизнедеятельностью природных организмов (живого вещества)... — Никита стал монотонно читать строки, подчеркнутые карандашом. — С возникновением человека разумного, живое вещество явило такой небывалый по сложности и силе вид энергии, который стал вызывать не сравнимую с иными формами миграцию химических элементов...” — Никита оторвался от книги и посмотрел на Нюру. — Это же галиматья какая-то!

— Дочитай абзац и все поймешь, — мило улыбаясь, посоветовала девушка.

— “Однако отличительным “видовым признаком” человека стала форма энергии, “связанная с разумом”, настолько неудержимо растущая и эффективная, что явилась “новой формой власти живого организма над биосферой...”

Никита снова оторвался от книги и непонимающе посмотрел на сестру.

— “...Дающая возможность “целиком переработать всю окружающую его природу”, переработать — преобразить и одухотворить, что и является основной целью нового творческого и духовного эона бытия — ноосферы”, — закончила девушка по памяти.

У Никиты открылся рот от удивления:

— Так ты все это на память... все помнишь?!

— Ну что ты! В основном, главное. А ты как раз главное читал, и самое простое. Дальше будет сложнее.