Как только было получено разрешение на выезд и машина тронулась, с Лерой заговорил губастый прапорщик. Выяснив у попутчицы, что она из самой Москвы, он сначала подбирал слова, стараясь не ударить лицом в грязь, вспоминая очень давнее посещение столицы, которое, впрочем, началось на Киевском вокзале и закончилось на Казанском. Потом Игоря Николаевича Головко, как он представился столичной девушке, словно прорвало. За пятнадцать минут Валерия узнала о нем все или почти все. Узнала, как выгодно быть прапорщиком в лагере, сколько он зарабатывает, какой дом строится под Херсоном, что ждет его не дождется новенькая, цвета морской волны “Лада” шестой модели, что он с некоторых пор завидный холостяк и что служить осталось ему совсем ничего, и так далее, и тому подобное. Валерия молча кивала, время от времени удивленно вскидывая бровь, потом перестала слушать и переключилась на проплывающую за окнами машины природу. Ей никогда не доводилось видеть столь дремучей тайги да еще зимой. За окнами машины творилось действительно что-то невероятное. Деревья были плотно одеты в белоснежные шубы и шапки, они будто дремали, дожидаясь вовсю бегущей к ним весны. Валерии все время казалось, что вот-вот из-за толстенного, смятого в огромные складки снежного одеяла, накрывшего буреломы, покажется голова волка или медведя.
— А медведей здесь много?! — повернувшись к прапорщику, спросила Валерия. Тот, открыв рот, спал.
— Медведи есть, но немного, — неожиданно прозвучало слева от Валерии. Ей даже стало неудобно, что столько времени они едут, а она не удосужилась рассмотреть парня, который, в общем-то, их и вез. Голос был хрипловатым, но приятным. По одежде он больше походил на заключенного, чем на вольнонаемного.
— Анатолий, — представился он, не отрывая взгляда от дороги.
— Валерия, — машинально ответила Лера и тут же спохватилась, вспомнив, что она уже представлялась прапорщику. — А вы служите или... работаете здесь? — чтобы выйти из неприятного положения, поторопилась задать следующий вопрос девушка.
— Я отбываю срок, — все так же спокойно и ровно проговорил парень, — вернее, досиживаю, в июне “откинусь”, то есть выйду на волю.
— Вот как? — Лере стало еще более не по себе.
— Есть такая форма снисхождения, кому остается немного, — “химия”, может, слышали? — И, не дожидаясь ответа, пояснил: — Это условное освобождение и поселение вблизи зоны. Ушма, куда мы едем, и есть лагерь “химиков”.
Неожиданно тупая боль в желудке заставила Валерию застонать, она стала проклинать себя за то, что неосмотрительно оставила в рюкзаке лекарства. Мысли ее заметались. Что делать?
— Скажите, — еле слышно прошептала Лера, — а скоро остановка будет?
— А что случилось? — в свою очередь спросил водитель и тут же ответил: — Часа через три-четыре. Вам необходимо выйти?
— У меня там, в рюкзаке... лекарство от желудка надо взять, — плохо соображая от боли, проговорила Валерия и обхватила живот.
— Сидите, я сейчас, — водитель мягко остановил машину, открыл дверцу и прыгнул прямо с подножки на снежный отвал, а потом и за него. Провалившись в снег по пояс, он догреб до ствола дерева и почти сразу вернулся.
— Что, что случилось?! — проснувшись, всполошенно засуетился прапорщик.
— Вот, — отряхиваясь от снега, шофер протянул Валерии горсть янтарных комочков, — положите в рот и, когда они растают, жуйте и глотайте слюну, поможет.
Валерия высыпала в рот все, что парень ей дал, и, терпя горечь во рту, стала ждать, осторожно перебирая комочки языком.
— Это лиственничная смола, первое дело при желудочных болях, — как взаправдашний доктор, проговорил парень.
— Жуй, жуй, девонька, Анатолий у нас грамотный, плохому не научит, — неожиданно проговорил прапорщик, не прерывая сладкую дремоту.
И действительно, через какое-то время Валерия почувствовала, как боль стала затихать. Она выпрямилась и впервые за дорогу посмотрела на парня. Ну, парень не парень, а лет где-то слегка за тридцать, попробовала угадать она. Обыкновенное лицо с чуть приплюснутым и пригнутым к верхней губе кончиком носа. Тонкие ноздри. Губы и брови в мелких шрамах. Особенно портил лицо бугристый шрам, что шел от правого уха до середины щеки. Широкие, костистые руки парня были расписаны синими вензелями. Даже на пальцах синели “кольца” и “перстни”. Валерии хотелось заглянуть в глаза, но парень неотрывно смотрел на дорогу.
— Еще лучше, — продолжил Анатолий с прежним спокойствием, — попить медвежью желчь. Вот она действительно помогла бы. Да и медвежий жир в придачу...
— А где ее взять? — с удовольствием поддержала разговор Валерия.
— У манси, где ж еще. Это лучшее лекарство. Попробую достать, пока вы по горам ходите, — добавил Анатолий и, едва улыбаясь, взглянул на Валерию. Когда их глаза встретились, Валерии показалось, что она его где-то раньше видела. Нет, не то банальное чувство, которое обычно приходит в подобных случаях: “Ах, кажется, мы с вами уже где-то встречались!..”, а совершенно твердое убеждение, что вот так же когда-то она уже смотрела в эти твердые и спокойные серые глаза, до краев наполненные тоской и силой. Такие глаза бывают у победителей, мелькнуло в Лериной голове, или... у уголовников.
— Скажите, — робко проговорила девушка, — а за что вас... ну, посадили? — И тут же торопливо добавила: — Простите, ради Бога, если не хотите, не отвечайте.
— Действительно не хочу, — прежним тоном ответил Анатолий, — долго рассказывать и неинтересно.
— Статья сто семнадцатая, двойное убийство при отягчающих обстоятельствах, — неожиданно проговорил “спящий” прапорщик. И добавил: — Пятнадцать лет строгого режима. Но это, — военный широко и громко зевнул и почмокал толстенными губами, — это, милая моя, еще не все. До этого три года на “малолетке” по статье двести шесть — “хулиганка”, или по их, — “бакланка”.
— Как?! И вы провели здесь все эти годы?! — вырвалось у Леры.
— Три года под Саратовом, полтора года в тюрьме, остальные здесь, — чуть строже, чем прежде, проговорил Анатолий.
— С ума сойти, — опять не удержала своих эмоций Валерия, — половину жизни...
— Он у нас этот, как его... феномен, вот, — не открывая глаз, прервал Валерию прапорщик, — от звонка до звонка в натуре. Здесь окончил среднюю школу, потом автодорожный техникум. Последние два года руководит строительством дорог.
— А когда выйдете отсюда, что будете делать? — Валерия справилась с собой. Ей вдруг стало интересно знать все об этом человеке. Ей нравилась завораживающая медлительность в его словах, хрипловатость и твердость голоса. Она чувствовала в нем силу и, как ни странно в его теперешнем положении, — независимость.
— Не знаю, сначала досидеть надо, а там видно будет. Хотя мечта — мосты строить, — тихо ответил он. Было заметно, что парню хочется поговорить, поспрашивать вольных людей, как там на свободе, что его ждет.
— У него, милая девушка, столько книг, вы бы знали, я столько в руках за всю жизнь не держал, а не то чтобы читать. Он с вами и по-английски может поговорить...
— Степаныч, ты б лучше поведал нашей попутчице, каких косачей добыл в прошлую субботу, — резко перевел разговор на другую тему Анатолий.
— О, это сеанс! — прапорщик чуть не подпрыгнул на своем месте, окончательно сбросив дремоту. — Залег, значит, я на токовище еще затемно, — начал он в сотый раз рассказывать об удачной охоте...
В кузове было далеко не так уютно, как в кабине. Первое время, шокированные неожиданным грузом, стоявшим посередине кузова, никто между собой не разговаривал. А когда машина пошла по замерзшему болоту и запрыгала на кочках, то запрыгала, точно заплясала, и крышка гроба, стала сползать в сторону и свалилась бы, если бы ее вовремя не подхватили внимательные солдаты. Но все успели увидеть то, что лежало внутри.
Никита почему-то думал, что гроб пустой, но когда крышка съехала, ему стало нехорошо. Неестественно и необычно в нем лежал обнаженный труп мужчины в синих ажурных рисунках, покрывающих почти все тело. Лишь несколько коротких порезов с запекшейся кровью на груди и животе говорили о причине его теперешнего положения. После этого и вовсе говорить расхотелось.
