Вот, осыпав скалы мелом,

Дед пришел в тулупе белом.

Это холод, а не ты!

День и ночь неутомимо

Пролетает всадник мимо.

Это время, а не ты.

Солнце жгло, и жгли морозы,

Но не высыхают слезы.

Их осушишь только ты.

Было солнце, было лето,

Только сердце не согрето.

А согреешь только ты».

Ты слышал все!

Ты видел слезы сына,

Ты видел мать и наш холодный дом.

Но ты не шел.

И понял я потом,

Что были веские на то причины.

Гонец в дороге был четыре дня.

Тот, кто потом пошел бы той дорогой,

Нашел бы след его, нашел бы много

Пустых обойм, убитого коня,

И фляжку на кавказском ремешке,

И кровь, запекшуюся на песке.

Был так тяжел четырехдневный путь,

Что у гонца, когда достиг он цели,

Едва хватило сил, чтоб еле-еле

Рукою слабой показать на грудь.

И встретившие друга партизаны

В затерянных ущельях Тляроты

Порвали полотенца на бинты,

Чтобы повязку наложить на рану.

Но на груди была не рана, — нет.

Там возле сердца спрятан был пакет.

Горел костер.

И при мерцавшем свете

Всему отряду,

Боевым друзьям

Читал отец, сбиваясь, по складам

Известье, что гонец принес в пакете.

Полученная весть была такой,

Что, если б это было перед боем,

Отряд поднялся б и рванулся в бой —

И выиграл сражение любое.

Но бой был позади на этот раз —

Ни выстрелов в ночи, ни вспышек частых.

Еще с утра получен был приказ

О переходе на другой участок.

Приказ бойцам — готовиться к пути

В пункт энский для несенья караула.

И так как близ родимого аула

Лежит их путь, разрешено зайти

Туда на сутки.

В ожиданье встречи,

Как никогда, стучало сто сердец.

Костры горели, был ноябрьский вечер…

Тогда-то и пришел в отряд гонец.

А на заре отряд в родной аул

Уже скакал под песню боевую,

И конь отца густую пыль взметнул,

Но путь его лег в сторону другую.

Отец летит вперед во весь опор,

Он смотрит вдаль таким счастливым взглядом!

Он едет делегатом от отряда

На съезд, на первый съезд народов гор.

Леса, где в три обхвата каждый ствол,

Крутые горы, острые отроги.

В такой глуши заблудится орел

И тур, пожалуй, не найдет дороги.

Но здесь знакомы издавна отцу

Тропинки все и каждый ход в пещере.

Здесь мой отец наперекор свинцу

Шагал в крови, весь этот край измерил.

Он скачет и под солнцем и во тьме,

Срезая все углы дороги длинной,

То появляясь на крутом холме,

То исчезая в глубине лощины.

То тихо пробираясь сквозь туман,

То вглядываясь в даль из-под ладони,

То на скалу, минуя вражий стан,

То между скал скрываясь от погони.

Вот показалась высота вдали,

Где под двумя дубами молодыми

Могильный холм товарища Али

(В честь этого бойца мне дали имя).

Остановись у дорогих камней!

Когда-то здесь ты побываешь снова?!

Спешит отец, — скорей, скорей, скорей! —

Не делает ни дневок, ни ночевок.

Тропа узка, извилиста, и вот

Она налево круто повернула.

Отец мой знал, что этот поворот

В семи верстах от нашего аула.

Вот и горы соседней острие…

Зачем же ты ладонь подносишь к глазу?

Ужели сердце дрогнуло твое,

Что и в бою не дрогнуло ни разу?

Иль, может быть, сейчас средь тишины,

Такой тяжелой и такой гнетущей,

Услышал всадник плач своей жены

И голоса детей, его зовущих?

Вперед!

Ни спешиться, ни отдохнуть!

Как долог путь!

Два дня уже, две ночи…

И кажется отцу, что этот путь,

Пройденный с боем, был куда короче.

Но у пути любого есть конец.

Не подгоняй, не шпорь коня, отец!