Шестнадцать раз Хайхороев ставил разные условия выдачи тела сына. Тянул время, чтобы оно сильнее разложилось и не было видно, как именно он казнил Евгения. У них был внутренний приказ от Масхадова — обезображенные тела не выдавать. В конце концов отправил мать искать могилу на минное поле. При этом погиб помогавший Любови Васильевне капитан, подорвавшись на мине. У него осталось двое детей...

Не выдержал даже находившийся при Хайхороеве иностранный представитель ОБСЕ Ленард, начал просить за нее. Бандит в конце концов милостиво согласился отдать тела четверых пограничников, запросив сорок миллионов рублей. Или всех, или никого. Таких денег у матери не было. Но на Ханкале ее нашел очередной посредник: “Давай, сколько у тебя есть. Я покажу, где их зарыли. Буду ждать на краю Бамута. Клянусь”. Она знала, что верить было нельзя. Но в этот раз произошло чудо — в назначенное время ее и полковника Попова с саперами на окраине опустевшего Бамута ждал посредник. Он указал квадрат: 100 на 100 метров. Пришло отчаяние. Как же найти? С момента гибели прошло более полугода, земля завалена опавшими листьями. “Не бойтесь, мама, обязательно найдем”, — утешали ее солдаты. Но она там у реки стала просить Бога обрести тело сына. Денег нет, сил, после десяти месяцев блужданий по Чечне, тоже нет. Нет более и никакой надежды. В любой момент могут нагрянуть чеченцы, ведь они находятся на территории “свободной” уже “Ичкерии”. Она сказала сопровождавшему ее полковнику Попову, что не поверит в смерть сына, пока не увидит тело с его крестом. И тут крики солдата: “Крест! Крест!” Одиннадцать часов вечера, в ночной тьме разрытая, при свете фар, воронка. В ней три тела. Два солдата обезглавлены. И на одном из них сияет, как золотой, простенький крестик ее сына. (Позже она отметила, что из множества виденных ею трупов в Чечне и Ростове на опознании крестов не было. Видимо, чеченцы их срывали). Голова, вернее, череп, одного из солдат был найден вблизи воронки, а тело ее сына, с крестом на груди, по которому опознали погибших с ним солдат, так и оставалось обезглавленным.

Но на этом хождения по чеченскому аду не закончились. Пока перевозила тело сына в Ростов, он снился ей, все просил: “Мама, помоги!” И мать солдата вновь решила идти в Чечню, чтобы не оставлять там голову Евгения. Любовь Васильевна пришла в Ачхой-Мартан, нашла того чеченца-посредника и сказала ему: “Деньги ты у меня взял, а сына мне из морга без головы не отдают — не могут опознать”. Тот ей поверил и указал место, а затем сам принес голову. Наверное, тоже участвовал в казни. За время пребывания в Чечне она пересмотрела немало голов и даже черепов, и всякий раз не было сомнения — не он. Сейчас точно знала: он — Евгений. Уложив голову в сумку, выбиралась из Чечни. В Ростов возвращалась поездом. В вагоне к ней пристала проводница: “Что вы там везете? Такой запах”. Показала. “Это мой сын”. Проводница закричала: “Сумасшедшая”, привела врача. Мать ответила: “Я-то нормальная...”

ДАЛЕЕ НАЧАЛИСЬ МЫТАРСТВА, связанные с отправкой тела Евгения на родину. Денег не было ни копейки. Квартира, в которой они жили с сыном, заложена, вырученные деньги пошли на уплату “чеченских услуг”. Пограничники почему-то посчитали, что не их забота заниматься отправкой и похоронами солдата. Пришлось давать телеграмму самому Бордюже, в чьем ведении пребывали тогда пограничные войска. В телеграмме сообщила ему, что если никто не отправит тело сына на родину, она привезет его на Лубянку и там, под окнами Бордюжи, сожжет его вместе с собою. Это был крик отчаяния. Бордюжа ответил ей телеграммой, где подробно расписал, что она получит после похорон сына. И все. Эту телеграмму она хранит до сих пор. Помог ей встреченный в госпитале генерал Персеянинов. Узнав обо всем, он изумился и организовал отправку тела ее сына домой. После Любовь Васильевна все же поехала в Москву к Бордюже. Толком объяснить не могла, зачем, наверное, посмотреть на их лица. Бордюжа для разговора с ней собрал целый военный совет. Ей-то, может, и надо было только услышать от него человеческое: “Прости, мать”. Но как вошла в кабинет, увидела их лица, поняла: “стена”. Государственные мужи стали выражать недовольство: “Вы, мамаша, нас от государственных дел отвлекаете”. Не выдержав, изможденная женщина сдернула со своей обритой от вшей головы парик и затрясла им перед носом Бордюжи: “Посмотри, во что вы меня превратили. Вы забрали у меня молодого здорового сына. Теперь вы говорите, что искали его. Это я его искала и нашла. Вы даже похоронить его не можете”. Мужей это не проняло, но в Бордюже, похоже, что-то шевельнулось и он отдал какие-то распоряжения в Московскую область. Денег потом все-таки дали, но опять-таки меньше, чем требовалось. Так до сих пор вся в долгах. Дома она сама переложила сына из “цинка ” в гроб, укрыла саваном. Друзья Евгения выбрали хорошее место для могилы на ближайшем погосте. Местный батюшка совершил отпевание. Помогала петь в хоре бывшая классная руководительница Евгения. На пятый день после похорон сын приснился радостным и сияющим. В этот день, пролежав долгое время на могиле сына, скончался от инсульта его отец Александр. Похоронила и его.

Когда я слушал Любовь Васильевну, мои глаза туманились и порой мне казалось, что смотрит на меня Родина-Мать с военного плаката, только не грозная и призывающая, а спокойная и уставшая. Говорила она тихо, без пафоса. В судьбе ее Евгения сошлись судьбы многих русских солдат. Не из газет и телепередач, а через конкретное отношение к ее сыну, к другим солдатам, она знает — кто друг, а кто враг. Кто воевал против них, предавал их — тот против России. Ни один аналитик Генерального штаба или бандитский полевой командир не знает о чеченской войне более этой женщины. Она лично знает всех сколько-нибудь заметных участников и героев этой битвы. Знает и иуд. Когда выступавший перед матерями депутат Юшенков предложил закопать три вагона неопознанных трупов в Ростове и вбить колышек (не крест — колышек!) — матери чуть не разорвали его. Она лично знает, чем в Чечне занимались все эти “врачи без границ”, представители ОБСЕ, иностранные наблюдатели. Знает — и всякий раз славит Бога, когда новые европейские головы ложатся на алтарь незавершенной войны. Она имеет на это право — слишком много русских голов и русской крови повидала и оплакала она. Они воевали против ее сына, а значит — против России. “Вот так, как я сижу против вас, я сидела против Лебедя, когда он приехал сдавать Чечню”, — вспоминает мать. Она обзывала его последними словами: “Ведь ты оставляешь тут наших детей: пленных и закопанных в этой проклятой земле”. Он наверняка помнит ее.

Она мыла полы в офицерском общежитии в Ханкале и знает генералов, прошедших эту войну: тех, кто ничего не понял в Чечне и заливал в себе последние остатки человеческих качеств водкой, и тех, кто, потеряв сыновей, оставался человеком. Такими были Пуликовский и Тихомиров. Последний согревал ее своим человеческим участием, жалел ее и давал ей колбасы из своего генеральского холодильника перед очередным ее выходом в горы.

Родина-Мать помнит, с какой надеждой смотрели все на Шаманова. Почему с ними нельзя было разговаривать так, как он? Захватили чеченцы подло двадцать один человек. Он снимается со своей бригадой, подходит к ближайшему аулу, вызывает чеченцев на переговоры, говорит: “Если не вернете к вечеру, этой горы и этого села не будет. Слово Шаманова”. К назначенному времени вернули двадцать два человека.

Она помнит встреченных ею в плену полковников Новожилова и Максименко. Предельно изможденные, но с несгибаемой силой духа. Без всех этих людей там делать было бы нечего. Сильные духом понесли на себе крест чеченской войны.