Я пела и невольно думала о Веронике Маунтрой. Как я могла опуститься до ревности к этому созданию? Как могла усомниться в чувствах Мишеля? Если он и отказывался видеться со мной, так только из-за ложной гордости. Ах, он обещался Веронике… И я всерьез полагала, что она чем-то зацепила его! Как глупо. Где сейчас Вероника Маунтрой? А Мишель? Сидит у моих ног и ждет окончания спектакля, чтобы во всем повиниться. Я не буду с ним слишком строгой. Мы и так потеряли очень много времени…
Спектакль закончился, и аплодисменты чуть не оглушили меня. Как все-таки я ошибалась, считая англичан сухими и чопорными! Они не менее страстные, чем итальянцы, и так же способны оценить прекрасное исполнение… Меня забросали цветами, и, хотя принимать букеты от поклонников мне было всегда приятно, сейчас я мысленно желала, чтобы все это быстрее закончилось. Я физически ощущала нетерпение Мишеля, хотя не видела его. Он где-то здесь, в толпе обезумевших мужчин, которые обступили сцену в надежде дотронуться до края моего платья. Каждый из них отдал бы полжизни, чтобы оказаться на месте Мишеля…
Какими бы долгими ни были аплодисменты, но и они наконец стали затухать.
— Мне нужно отдохнуть, — сообщила я тем, кто намеревался последовать за мной в гримерку, чтобы выпить там по бокалу шампанского. — Извините, друзья, но сегодня я слишком устала.
Никто не стал спорить, хотя по лицам я видела, насколько они разочарованы. Они привыкли к своему привилегированному положению, и терять даже один вечер им было нестерпимо жаль. Но меня ждал Мишель, и я не имела права подвергать его лишним мучениям. Мальчик и так достаточно настрадался…
Я закрылась у себя в гримерной, сказав служителю, чтобы не пускал ко мне никого, кроме мсье Мишеля Фоссета. Села перед зеркалом и быстро пробежалась пуховкой по лицу. Еще не хватало, чтобы у меня блестел нос, когда придет Мишель. Но я зря волновалась, я была как всегда безупречна…
Через десять минут, которые показались мне вечностью, в дверь наконец постучали.
— Войдите! — крикнула я по-французски. Естественно, это был Мишель. Никого другого к моей гримерке просто не подпустили бы.
Он был бледен и серьезен, но глаза его горели. Я бросилась к нему на шею, как в сцене… ах, мало, что ли, у меня было таких сцен! Но Мишель отнюдь не торопился стиснуть меня в объятиях. Он положил руки мне на талию и отодвинул меня от себя.
— Нам надо поговорить, Селин.
Это был тревожный звоночек. Конечно, я не против разговора, но зачем слова сейчас? Разве между нами остались какие-то недомолвки? Или же эта ненормальная девица, Вероника Маунтрой, решила к нему вернуться?
У меня неприятно засосало под ложечкой, но я с достоинством отошла от Мишеля и присела на свой стул. Он остался стоять. Я разглядывала его бледное решительное лицо, и неприятное чувство внутри меня росло и крепло. Нет, не признаваться в любви пришел он ко мне, а с дурной вестью. Неужели он так и не разобрался со своей совестью, несмотря на поступок Вероники? Ему совершенно не в чем себя упрекнуть, но кто знает, что творится в голове у мужчины!
— Я пришел попрощаться, — наконец произнес Мишель, и от мрачного тона, с которым были произнесены эти слова, мне стало совсем дурно.
— Попрощаться? Почему? — воскликнула я и вскочила со стула.
Я бросилась к Мишелю, но застыла на полдороге. На глаза навернулись слезы, я протянула к нему руки… И святой бы не выдержал! Но ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Сегодня вечером я уезжаю в Девоншир, — твердо сказал он.
Куда? Я даже повторить это жуткое название не могла. Зачем?
— За Вероникой, — ответил он на мой немой вопрос. — Она сейчас там, в поместье отца…
На мой взгляд, мадмуазель Маунтрой поступила здраво. Убежала не только из церкви, но и из Лондона. Скрылась от неудобных вопросов, которые, я была уверена, всем не терпелось ей задать.
— Не лучше ли будет оставить ее в покое? — робко спросила она. — Ведь это было ее решение…
Лицо Мишеля исказилось.
— Она видела нас с тобой в церкви, — признался он.
Я едва сдержала довольную улыбку. Значит, я все-таки не ошиблась.
— И сказала мне у алтаря, что не хочет быть помехой… — Мишель запнулся.
Тут я уже не могла больше контролировать себя.
— Так это же замечательно! — воскликнула я и подбежала к нему. — Теперь мы сможем быть вместе, и нам никто не помешает. Тебя никто не упрекнет в постыдном поведении. Вероника сама отказалась от тебя…
Тут по всем правилам он должен был с облегчением улыбнуться и поцеловать меня. Я подставила ему губы и прикрыла глаза. Но Мишель стоял как истукан и не шевелился. Долго изображать из себя влюбленную одалиску я была не в силах.
— Прости меня, Селин, — вздохнул он. — Боюсь, что это невозможно.
Я не на шутку разозлилась.
— Господи, Мишель, что ты такое говоришь! — Я отошла от него и стала с остервенением стаскивать с себя сценические перчатки. — Я понимаю, у тебя есть принципы, но это уже чересчур. Вероника освободила тебя от всяких обязательств перед собой. Конечно, нехорошо получилось, что она видела нас… Но это к лучшему. Она поступила очень благородно, дав тебе возможность быть счастливым…
— Я поеду к ней и буду просить прощения, — ровно сказал он.
Я почувствовала, что совсем теряю терпение.
— Да кто тебе сказал, что Веронике будет хорошо с мужчиной, который любит другую женщину? — закричала я.
Мишель вдруг смутился.
— Я понимаю, Селин, это все ужасно глупо, — пробормотал он, — но я внезапно понял, что я и Вероника… что мы… она…
— Ну? — повелительно поторопила я его, чувствуя, что ничем хорошим для меня эта фраза не закончится.
— Ты прекрасная женщина, Селин, красивая, талантливая, тебе нет равных, — вдруг с жаром заговорил он. — И я не знаю, кого я любил больше, Селин Дарнье — женщину или же Селин — великую певицу. Я преклонялся перед тобой и был уверен, что по-настоящему люблю тебя… Но сейчас я не нахожу себе места… Думаю только о Веронике, все время вспоминаю… Она — мое счастье…
Мишель говорил о ней с таким чувством, что даже щеки его порозовели. Я слушала, затаив дыхание. Несомненно, он во власти какого-то ужасного заблуждения… Может быть, семья девушки шантажирует его, заставляя отказаться от меня? Я вспомнила непреклонное лицо отца юной Вероники и решила, что такой человек способен на все.
— Мишель, ты ничего никому не должен, — попыталась я еще раз. — Они не имеют права удерживать тебя силой… Если хочешь, мы сегодня же уедем из Англии… Мир велик, мы сможем устроиться где угодно…
Я протянула руку и дотронулась до его гладкой щеки. Как же он хорош! Я стояла рядом и слышала его прерывистое дыхание. Всего лишь несколько дюймов разделяли нас… Как легко преодолеть это расстояние… Я заглянула в глаза Мишеля и отшатнулась. Нет, не несколько дюймов между нами, а пропасть под названием Безразличие. Этому мужчине больше нет до меня никакого дела, в его сердце живет другая женщина…
Отвергнутое сердце кровоточило, но уязвленное самолюбие промокнуло ранку целительным спиртом. Никаких слез. Селин Дарнье не унизится до такого. На место, которое этот глупец так опрометчиво отвергает, найдется прямо сейчас десяток желающих!
— Убирайся вон! — со злостью произнесла я. — И больше никогда не попадайся мне на глаза!
Мишель захлопал ресницами, и я на миг почувствовала себя отмщенной. Я завтра же забуду о нем. А он непременно вспомнит обо мне, вспомнит с тоской и сожалением, когда чаша приторного домашнего счастья с Вероникой Маунтрой будет испита до дна. Он вспомнит прекрасную артистку, которая была готова наградить его любовью, и вспомнит свою глупость, которая вынудила его отказаться от неземного блаженства…
— Доброго вечера, — попрощался Мишель и вышел.
Как только за ним закрылась дверь, я схватила со стола золоченую пудреницу и со всей силы запустила ее в дверь. Пудреница вдребезги разбилась, и мне стало легче. Что ж, еще одна страница в жизни величайшей оперной певицы современности дописана до конца. Пора переворачивать ее и смотреть, что приготовлено для нее на следующей…