Нам велели выстроиться в очередь. Первым стоял худой сутулый старик с решительным и недовольным лицом. Бег с удивлением смотрел на него. Старик молчал и тоже смотрел на бега, угрюмо, снизу вверх.

— Ну? — произнес бег неожиданно высоким голосом.

— Нареки меня, — неохотно проговорил старик.

— Не слышу!

— Нареки меня, — так же негромко произнес тот.

Один из нукеров подошел к нему и несильно хлестнул нагайкой.

— Нареки меня, — в третий раз, уже громче, сказал старик, с ненавистью глядя на бега.

Тот удовлетворенно огляделся и громким тонким голосом произнес:

— Нарекаю тебя — Молчу!

И тут же глашатаи трижды оглушительно прокричали имя новонареченного.

После этого все шло без запинки, и с равными промежутками глашатаи выкликали новые имена: Журчи-тихэй, Тушу, Сулужи. Дошла и моя очередь. Настала тишина. Сверху на меня выжидательно смотрел бег. Лицо его лоснилось.

— Нареки меня, — произнес я, остро чувствуя унижение.

Бег улыбнулся и потер руки.

— Нарекаю тебя — Шепчу! — провозгласил он, и трижды оглушительно ударило мне в уши мое новое имя.

Оглушенный, не разбирая пути, натыкаясь на людей, шел я обратно к костру. Имя облекло меня, как шкура. Сородичи ждали меня. Все вскочили, принялись усаживать меня, ухаживать, как за больным.

— Ничего, ничего, — участливо приговаривал Бурчи.

Меня трясло. На плечи мне накинули халат и дали чашу с ойраком. И хотя до этого мне не доводилось пить ойрака, я осушил чашу единым духом, и напиток оглушил меня еще пуще. Вокруг спрашивали, как меня зовут, а я не мог выговорить свое имя.

— С… ссс… фс… ц… — пытался выговорить я.

— Как? Как? — нетерпеливо спрашивали все у меня и друг у друга.

— Шепчу, — наконец выговорил я. Вокруг воцарилось молчание. Пробегавшая мимо вислоухая собака остановилась и обгавкала нас.

— Ничего, — наконец сказал Шалбан-ага, похлопывая меня по плечу. — На том свете дадут тебе имя получше.

— Самое славное? — заплетающимся языком спросил я.

— Такое, какого никто никогда не носил, — кивнул Шалбан-ага и подал мне еще одну чашу. Я выпил, и мне стало хорошо. Я блаженно улыбнулся, уже зная, какое прекрасное, какое славное, какое чудесное имя это будет. И повалился на полосатые одеяла, забывшись сном.

После яблок пришел черед винограда. Мы собирали его, собирали много. Много винограда было собрано нами в большие корзины. В перерывах мы ели хлеб с сыром и пили вино, сделанное из винограда. Оно было вкусное и быстро пьянило, так что хотелось петь и танцевать. Весело и споро собирали мы виноград земли Огон.

Я уже понимал язык земли Огон, но не мог бойко говорить на нем. Он весь состоял из коротких слов, этот язык, и фразы были очень короткими, и мысли изъяснявшихся на нем тоже были короткими. Все задавали краткие вопросы и получали краткие ответы. К примеру: «Как дела?» «Нормально. Как у тебя?» «Ничего, помаленьку». Здесь не принято было справляться о здравии и желать здравия, не принято было справляться о здоровье родственников, не принято было степенно помолчать. Все куда-то бежали, куда-то спешили. Время было очень коротким в земле Огон. И вскоре я поймал себя на мысли, что тоже стал спешить, что тоже куда-то бегу. У меня появились часы, я стал отмерять время. И думать я стал коротко, начал рубить слова в голове, нет, слова стали сами делиться надвое и натрое, длинные слова стали исчезать, а вместо них появилось много коротких слов, слов земли Огон. Но говорить я так и не научился. Просто слова, много мелких, коротких чужих слов, кишели у меня в голове, не находя выхода. И между собой мы продолжали говорить длинными словами, на языке земли Магог.

Помню одно происшествие. Я шел по улице, между большими домами. Мимо ехали большие автомобили и автобусы. Я шел в магазин купить еды — была моя очередь идти в магазин покупать для всех еду. На углу меня остановили люди в форме — полиция. До этого я с ними не сталкивался. Один подошел и что-то спросил. Я сказал себе: «Шепчу, этот человек что-то спрашивает у тебя. Верно, интересуется, как ты поживаешь. Ответь ему что-нибудь, ответь коротким словом». И я ответил:

— Ничего, ничего.

Полицейские переглянулись. Их было двое. Один раздельно произнес, беря меня за локоть:

— Пойдем пройдемся, друг.

Я сразу же почувствовал к нему симпатию. Ведь он первый здесь назвал меня другом. Я пошел с ним. Мне было любопытно. Я чувствовал, что еду в этот день придется покупать кому-то другому.

Они привели меня в дом, где было много полицейских, вообще много всяких людей. Тот, что привел меня, вытащил какие-то бумаги и взял ручку.

— Имя? — спросил он.

Я чуть не рассмеялся. Удивительно, сколько важности придают эти люди пустому сочетанию звуков, которое они зовут своим именем. И если бы еще их имена имели достаточную длину — нет, почти все были такие же краткие, как хлопок в ладоши или звон упавшей капли. Подавив желание рассмеяться, я назвался, и он с серьезным видом записал мое имя, чуть морщась, как будто это давалось ему с трудом.

— Откуда и когда вы приехали? — задал он очередной вопрос.

Я пожал плечами. Что мне было сказать? Что моей страны нет на их картах? Что скоро местонахождение любой страны может оказаться неважным?

Он продолжал допытываться:

— Монгол? Русский?

— Русский, — ухватился я за эту возможность. Ведь и Джованни думал, что я русский.

Он с удовлетворением записал.

— Какова цель вашего прибытия? — спросил он вслед за этим.

Я сказал себе: «Шепчу, этот человек желает знать, зачем ты сюда приехал. Но ты не можешь сказать ему правду, потому что он огорчится. Ведь этот полицейский человек думает только о своем, ему нужно заполнить как можно больше бумаг и опросить как можно больше подозрительных людей. Скажи ему, зачем ты сюда приехал, чтобы он все понял».

Я сказал ему:

— Однажды птица дундук свила себе гнездо на вершине дерева кеттык, чтобы вывести птенцов. Но налетел ветер, дерево кеттык зашаталось, и птица дундук взлетела и полетела в другое место, где стоял лес деревьев чучму. Она опустилась на вершину одного, свила себе гнездо и вывела птенцов.

Он неподвижно смотрел на меня.

— Ты что-нибудь понял? — спросил он у другого.

Тот покачал головой.

Я с жалостью смотрел на них. Совсем непонятливые, и некому им помочь, некому растолковать. Тогда я разъяснил:

— Птица дундук — это я. Дерево кеттык — это земля Хорон. Лес чучму — это вы, вся земля Огон. Все очень просто.

Они переглянулись.

— Кажется, ты завираешься, приятель, — сказал тот.

Я сказал:

— Я говорю, зачем приехал сюда, и совсем не завираю. Я рассказываю, зачем приехал в землю Огон, и о том, чтобы завирать, даже не думаю. О том, зачем я прибыл сюда, мои слова, и ни малейшего намерения сказать неправду нет в моих помыслах.

Он повернулся к другому.

— Видал? — спросил он. — Уже четвертого останавливаю, и все вот такое загибают. Причем ни денег, ни документов. А? — громко спросил он у меня, подмигивая мне, как дурачку. — Говорю, ни денег, ни документов. Что скажешь?

Я растерялся. Ничего не понял я из его слов. Но нужно было отвечать, и я сказал:

— У меня дела хорошо. А как у вас?

Он вздохнул.

— Надо бы отдельный рапорт подать, — сказал другой. — Больно много их развелось.

Первый покачал головой.

— Где живешь? — спросил он у меня.

— В дома человека Джованни, — сказал я.

— Адрес, улицу знаешь?

Я попытался вспомнить.

— Это прямо, если идти от порта, — произнес я. — На этой улице есть лавка, на котором написано «Галантерея Жако».

Он вздохнул.

— Видал? — спросил он у другого.

Тот кивнул.

Первый, мой друг, наклонился ко мне и раздельно произнес:

— Чтоб я тебя здесь больше не видел. Еще попадешься — упеку! Понял?

Я понял все его мелкие, сыпкие, острые слова. Я сказал:

— Положу твои слова под язык и буду носить во рту. Положу твои слова под сердце и запомню. Каждое твое слово останется в моей памяти.