– Хочешь, чтобы я поверил, что в тот единственный раз, когда ты здесь оказалась, ты захватила с собой платья, джинсы, трусики, сумку и цепочку?

Ингрид отодвинулась, рассердившись.

– Ничего я не хочу. Я не договорила. Через некоторое время я спросила у Сильвио, можно ли мне время от времени пользоваться этим домом, и он мне позволил. Просил только об одной вещи – не попадаться никому на глаза и никогда не говорить, чей это дом.

– Когда ты собиралась прийти, как ты узнавала, что хаза свободна и в твоем распоряжении?

– У нас был целый ряд условных телефонных звонков. Я всегда держала слово, которое дала Сильвио. Сюда приезжала только с одним человеком, всегда одним и тем же.

Она сделала большой глоток и поникла, сгорбилась.

– Человеком, который вот так два года насильно вторгается в мою жизнь. Потому что мне вмиг расхотелось.

– Вмиг после чего?

– После первого раза. Меня испугала сама ситуация. Но он был… как одержимый, он испытывает ко мне, как это говорится… страсть. Только физическую. Каждый день настаивает на встрече. Потом, когда я его привожу сюда, бросается на меня, как дикий зверь, рвет на мне одежду. Вот поэтому я и держу запасные тряпки в шкафу.

– Этот человек знает, кто хозяин дома?

– Я ему никогда не говорила, и к тому же он никогда меня об этом не спрашивал. Знаешь, он меня не ревнует, только хочет мной обладать, ему всегда мало, в любой момент готов на меня кинуться.

– Понятно. А Лупарелло в свой черед знал, кого ты приводила сюда?

– То же самое, он у меня никогда не спрашивал, а я ему не говорила.

Ингрид поднялась.

– Мы не можем пойти поговорить где-нибудь в другом месте? А то этот дом теперь меня угнетает. Ты женат?

– Нет, – ответил Монтальбано удивленно.

– Пошли к тебе. – И улыбнулась, но невесело. – Я же тебе говорила, что этим все кончится, разве нет?

Никому не хотелось говорить, четверть часа оба сидели молча. Но в комиссаре опять взыгрывала его детективная жилка. Подъехав к мосту через Каннето, он съехал на обочину, притормозил, вышел и велел Ингрид следовать за ним. С высоты моста комиссар показал спутнице пересохшую реку, которая угадывалась в лунном свете.

– Видишь, – сказал он ей, – это русло ведет прямо к морю. Спуск очень крутой. Полно валунов и камней. Ты могла бы проехать здесь на машине?

Ингрид внимательно рассматривала трассу, ту ее часть, которую была в состоянии разглядеть, вернее, вообразить.

– Не знаю, что тебе сказать. Днем – другое дело. Во всяком случае, могу попробовать, если хочешь.

И посмотрела на комиссара с улыбкой, прищурив глаза.

– Вижу, что ты хорошо обо мне осведомлен, а? Ну, что мне нужно делать?

– Пробуй, – сказал Монтальбано.

– Ладно. Ты подожди здесь.

Села в машину и уехала. Достаточно было нескольких секунд, чтоб Монтальбано потерял из виду огни фар.

– Нда, привет. Наколола меня, – смирился комиссар.

И пока он собирался с духом для долгого пути на своих двоих до самой Вигаты, услышал ревущий мотор – она возвращалась.

– Может, получится. У тебя есть фонарик?

– В бардачке.

Она опустилась на колени, осветила днище автомобиля, поднялась.

– Есть носовой платок?

Монтальбано дал ей носовой платок, Ингрид завязала им больную щиколотку.

– Садись.

Задним ходом она доехала до грунтовой дороги, которая вела прямо под мост.

– Я попытаюсь, комиссар. Но имей в виду, что у меня нога выведена из строя. Пристегни ремень. Нужно как можно быстрей?

– Да, но главное, чтоб мы доехали до берега в целости и сохранности.

Ингрид выжала сцепление и понеслась. Это были десять минут тряски, беспрерывной и безжалостной, у Монтальбано в какой-то момент возникло впечатление, что голова всеми силами стремится оторваться от тела и вылететь вон из окошка. Ингрид, напротив, была спокойна, решительна, вела машину, высунув кончик языка, так что комиссара все время подмывало сказать, чтоб она его убрала, а то, неровен час, откусит. Когда, они добрались до берега, Ингрид спросила:

– Я выдержала экзамен? – В темноте глаза ее сияли. Она была возбуждена и довольна.

– Да.

– Давай еще раз, в гору.

– Ты спятила! Хватит.

Она выразилась точно, назвав это экзаменом.

Только результатов он не дал никаких. Ингрид справилась с задачей прекраснейшим образом, и это свидетельствовало против нее, однако на предложение комиссара она реагировала безо всякого замешательства, только удивилась, и это свидетельствовало в ее пользу. А как расценивать тот факт, что у машины ничего не поломалось? Положительно или отрицательно?

– Ну как? Поедем еще? Давай! Первый раз за весь вечер я получила удовольствие.

– Нет, я же сказал.

– Тогда садись за руль, а то мне очень больно.

Комиссар поехал вдоль берега. Он убедился, что машина в полном порядке.

– Ты просто молодец.

– Смотри, – сказала Ингрид, становясь серьезной профессионалкой. – Кто хочешь может пройти по этой трассе. Класс состоит в том, чтобы довести машину до конца в таком же точно состоянии, в каком она стартовала. Потому что после вдруг может оказаться, что впереди тебя ждет асфальтированная дорога, а не песчаный берег, как здесь, и ты должен нагнать потерянное время, прибавив скорость. Нет, я говорю непонятно.

– Ты говоришь очень понятно. Тот, кто после спуска оказывается на берегу, к примеру, с поломанным карданом, – не умеет ездить.

Они добрались до выпаса, Монтальбано повернул налево.

– Видишь эти большие кусты? Там нашли Лупарелло.

Ингрид ничего не ответила, не обнаружила даже особенного любопытства. Ехали по тропинке, этим вечером народу было мало, затем вдоль стены старого завода.

– Здесь женщина, которая была с Лупарелло, потеряла цепочку и перебросила через забор сумку.

– Мою сумку?

– Да.

– Но это была не я, – пробормотала Ингрид, – и клянусь тебе, что во всей этой истории не понимаю ничего.

Когда они оказались у дома Монтальбано, Ингрид не могла выйти из машины. Комиссару пришлось поддерживать ее за талию, а она висела на его плече. Войдя, рухнула на первый же попавшийся стул.

– Бог ты мой! Теперь мне взаправду больно.

– Иди туда и снимай штаны, тогда я смогу тебя перевязать.

Ингрид поднялась со стоном, заковыляла, хватаясь за мебель и стены.

Монтальбано позвонил в коммисариат. Фацио доложил ему, что заправщик вспомнил все и идентифицировал человека, которого пытались убить. Тури Гамбарделла, один из Куффаро, что и следовало доказать.

– Галлуццо, – продолжал Фацио, – был в доме Гамбарделлы, жена говорит, что не видела его уже два дня.

– Я бы у тебя выиграл спор, – сказал комиссар.

– Почему? Я, по-вашему, мог попасться на такую удочку?

Монтальбано услышал, как в ванной зашумела вода. Ингрид, видимо, принадлежала к тому разряду женщин, которые не могут устоять при виде душа. Он набрал телефон Джедже, номер мобильника.

– Ты один? Можешь говорить?

– Один-то один. А насчет говорить, зависит, о чем говорить.

– Я должен спросить у тебя только имя. Тебе это никак не повредит, ясно? Но я хочу получить точный ответ.

– Имя кого?

Монтальбано объяснил, и Джедже не затруднился назвать его, это имя, и в придачу добавил даже и прозвище.

Ингрид растянулась на кровати, на ней было только большое полотенце, которое прикрывало ее весьма мало.

– Извини меня, я не в состоянии держаться на ногах.

Монтальбано с полочки в ванной взял тюбик с мазью и бинт.

– Ногу дай.

Она шевельнулась, выглянули ее почти символические трусики и одна грудь, словно нарисованная художником, не слишком разбирающимся в женщинах, открылся сосок, как будто озираясь с любопытством в незнакомом месте. И тут Монтальбано снова почувствовал, что у Ингрид нет намерения его соблазнить, и был ей за это благодарен.