— Ядовитая? — спросил я у Орика.
— Да, — сказал он. — Это криспа-тутта. Так мы ее зовем за схожесть с криспой-рыбой, которую ты убил, — за агрессивность. Счастье еще, что в лесах их нет, разве что рядом с водой.
Только тут я заметил, как дрожит Сириус у меня на руках.
Вскоре мы вышли из тоннеля, перед нами опять была лента узкой долины, вся в красной невысокой травке и цветах. Впереди снова были огромные, высокие скалы с острыми зубцами наверху, но никаких троп вверх не было, не было и нового тоннеля; слева и справа от нас в глубь скал уходили ровные, слегка петляющие между скалами узкие ущелья. По левому из них мы шли довольно долго, и только тут я стал замечать разных маленьких и средних птичек и услышал их пение, очень красивое, как звуки флейт, самых разных флейт, тонюсеньких и низких, и тут же вспомнил, что когда нас встречали на космодроме Политории и гремел оркестр, я уловил тогда звучание подобных птичьих флейт. Наконец мы вышли из ущелья, перед нами была речка, вполне приличная, она вытекала из леса слева, а далеко справа сворачивала в ущелье, к морю; за речкой среди высоких, но редких деревьев, совершенно голых, но очень густых и нежно-желтых на вершинах, стояли на сваях конусообразные хижины, и среди них кое-где двигались моро, люди с темными лицами, в плащах и повязках на голове, мужчины и женщины, но ни на ком не было такой белоснежной повязки, как на Малигате. Он остановился вместе с нами на поляне и не подходил к хижинам, дожидаясь, когда остальные моро и те, кому они кричали резко и гортанно, соберутся возле нас.
Малигат вывел меня слегка вперед (папу — тоже) и что-то сказал моро. Орик перевел, что он объяснил им, кто мы и откуда. Потом Малигат сказал еще несколько слов, после чего, молча, моро начали проходить друг за другом мимо нас, и каждый, мужчина или женщина, легко прикасался к моей голове, улыбаясь. Затем Малигат сказал, а Орик перевел нам, что пусть моро проводят Пилли и Оли в дом для гостей — они отдохнут, а моро пусть начинают готовить еду. Моро поклонились нам и разошлись, уводя Пилли и Оли. Малигат положил каждому из нас руку на плечо, коротко и с мягким толчком, как бы отсылая нас куда-то и желая удачи; после медленно ушел.
Орик сделал нам знак, и мы зачем-то углубились в лес. Сириуса я по-прежнему нес на руках и шел между папой и Ориком, вертя головой во все стороны и разглядывая высокие редкие деревья (некоторые были и с лиловыми вершинами), траву, цветы, порхающих птиц и длинных красивых стрекоз, но с крыльями как у бабочек. Орик сказал, что в радиусе километров трех днем можно не опасаться диких животных, — днем они боятся подходить к поселению моро.
— А змеи у вас водятся? — спросил я у Орика и объяснил ему, что это за существа, он понял и сказал, хвала небу, этой нечисти у них нет, достаточно кольво, разных видов криспы-тутты (этих жаб) и вообще хищных животных.
Постепенно лес стал гуще, деревья стояли плотнее, и кое-где голубоватые длинные растения (как наши лианы, которых я и не видел никогда в жизни) перекидывались с одного дерева на другое. На лианах сидели иногда крупные бело-синие птицы, но увидев нас, они срывались и с легким тихим чириканьем (так им неподходящим) улетали в лес. Орик легко нашел тропу, и она, петляя, вывела нас снова к скалам, но более низким и поросшим более густым лесом. Он повел нас налево, мы прошли еще с полкилометра и увидели в кустах четыре камня, на которых лежала тонкая скальная плита — нечто вроде стола. Орик нагнулся, поднял камешек и постучал им по плите: звук получился высокий, даже звонкий. По знаку Орика мы сели на маленькой полянке и стали чего-то ждать. Но ждали мы недолго. Минут через пять из лесу вышли и подошли к нам четверо политоров с ружьями. Один из них был геллом. Я — обомлел. Повстанцы! Значит, Орик…
— Уль Владимир и уль Митя, его сын, гости с Земли, инопланетяне, — сказал им Орик, представляя нас с папой.
С каждым из четверых мы обменялись приветствиями: жест — руки друг другу на плечи.
— А это а, Тул, — сказал нам Орик, показывая на самого высокого, самого красивого и самого горбоносого политора. — Он вождь повстанцев. Как видите, он никакого рода, но… вполне может быть высокородным, исходя из той роли, которую он играет в нынешних событиях.
А,Тул улыбнулся, Орик сказал ему:
— Запомни номера (он назвал а, Тулу номера наших коммуникаторов). Горгонерр сделал меня их гидом. О вашей позиции он узнал от осведомителей, не знаю уж от кого, и, допускаю, привязал меня к гостям, чтобы ограничить круг моих действий. Связь прежняя, плюс эти два номера. Называйся любым именем: узнаете друг друга по странности текста. Оружие и люди могут прибыть морем или рейсовым через Селим, — ты и сам знаешь. Всё.
…Мы шли некоторое время молча, и наверное, и я, и папа думали об одном и том же: так или иначе мы уже хоть и малюсенькой ниточкой, но связаны с повстанцами, и еще: Орик не вождь восставших, но, может быть, их мозг. К тому же он не просто член оппозиции в правительстве как идеолог, политик и человек со своей точкой зрения, он прежде всего — оппозиционер деловой. Наверняка Горгонерр этого не знал, иначе отвлечь Орика нашим присутствием было бы слабой мерой, а сильной — тюрьма, и они, тюрьмы, были, позже я узнал об этом. Орик шел, очень тихо напевая что-то непереводимое, почти бормоча, и как будто не придавал особого значения тому, кем, частично, стали мы и тому, какую правду мы узнали о нем. И меня снова поразило такое доверие к нам: он знал нас (да и то ли это слово?) всего полтора дня. Или это была сверхинтуиция? Видимо, мы с папой чувствовали на одной и той же волне, потому что он спросил у Орика об интуитивном общении политоров и объяснил значение этого слова.
— Нет, — сказал Орик. — Политоры очень хорошо чувствуют состояние другого, не зная его мыслей буквально, и они же, допуская подобные способности в собеседнике, хорошо умеют «закрываться» от него. Но «беседовать» без речи буквально мы не умеем. Это умеют моро, но лишь между собой.
— А скажите, Орик, — спросил я. — Как понять, что среди повстанцев есть гелл? Добродушный боец… это же…
— Верно, — сказал Орик. — Но это особый гелл. Чтобы снять подозрения, было сообщено (с показаниями свидетелей), что он погиб, столкнувшись в воздухе с военным космопланом. Во-вторых, у нас есть врач, способный снять с гелла влияние вредного поля. Но он один, и, оказалось, он не способен обучить этому массу врачей, к тому же, когда в курсе дела многие, — это опасно.
— А я-то подумал, что влияние поля ослабевает, если гелл далеко от машины-излучателя. Очень далеко.
— Увы — нет. Тому есть причины.
— А лично вы знаете, где находится, хранится эта адова машина? При этом я не спрашиваю — где именно, — сказал папа.
— Нет, — Орик вздохнул. — Это знал каждый глава правительства, сейчас это Горгонерр и пара политоров из его ближайшего окружения. Так же есть преемственность ученых, двух-трех, могущих следить за состоянием машины. Они засекречены.
Удивительно, Сириус у меня на руках иногда резко сжимался и дрожал. Неужели чувствовал опасных животных?
— Орик, — спросил я. — А разговор по маленьким коммуникаторам может быть подслушан?
— Толково — почти нет. По видеостереофонам — да, они стационарны. А тут… перемещения, тьма разговоров в эфире…
— Отчего же вы все же осторожничаете?
— Слежка в эфире идет. Им трудно «изловить» имена говорящих, если те их скрывают, но они могут выудить саму нужную информацию — ситуацию, факт. Это опасно.
…Я плохо помню, как прошел вечер у моро в доме для гостей. Их еда отличалась от политорской простотой и немногообразием. Мы ели большие и нежные куски мяса какого-то животного и пили настой из трав. Я почти клевал носом. Моро много и тихо пели гортанными, но при этом приятными голосами.
— А эта песня, — сказал мне Орик, — о том, как юноша моро, спасая свою девушку, голыми руками задушил крупного кольво. Уверен, эта песня посвящается тебе, Митя.
