Сергей Александрович слушал Потемкина и, смотря на него, не узнавал того человека, которым сравнительно недавно еще любовался во дворце. На светлейшем теперь были, несмотря на лето, бархатная, обшитая соболем венгерка и бархатные же сапоги, полное лицо казалось отекшим и было точно сквозное.

«Не хорош он! — думал Орленев. — И зачем он едет?»

На другой день Потемкин уехал. Сергей Александрович в числе нескольких приближенных лиц светлейшего был оставлен в Петербурге, и радости его не было конца. Теперь он каждый день виделся со своей невестой, которая по-прежнему жила в Таврическом дворце.

С Гирли он тоже видался постоянно. Потайная дверь на лестницу, ведшую вниз к старику, оставалась теперь отпертой, и Орленев и утром, и вечером спускался к нему, а остальное время, когда оставался дома, проводил за книгами хранившейся у Гирли дядиной библиотеки.

Дело Маргариты кончилось ничем опять-таки благодаря Гирли. Ему удалось все сделать через маленького, такого же, каков сам он был в общественном положении, человечка.

Какой-то чиновник, опытный, седой, в очках, совершенно незаметно сидевший за секретарским столом обер-полициймейстерской канцелярии, оказался сильнее самого отца всесильного временщика Платона Зубова. Чиновнику конечно внесли соответствующую его положению сумму, и он обещал все обделать, употребив давно испытанный в канцеляриях способ, когда нужно было, чтобы что-нибудь исчезло из «бумажного производства».

Обыкновенно клали сальную свечку в такое производство, и оно съедалось мышами весьма быстро, так что ни от каких документов, письмен и печатных произведений и помина не оставалось. Так было поступлено и на этот раз. В заарестованный у Маргариты ящик с книгами, который за накоплением других дел не успели рассмотреть еще, старый и опытный чиновник положил сальных огарков и смазал салом самые книги. Крысы, кажется, в две ночи прикончили с ними!

Кроме этого злополучного ящика у Маргариты, виновной, может быть, в другом чем, но никак уже не в политической пропаганде, ничего не нашли. За неимением улик ее оставили на свободе, но «в сильном подозрении», как говорилось тогда. Боялись тоже с иностранной подданной поступить не по закону, потому что могло вмешаться посольство.

С Маргаритой Орленев виделся несколько раз по поводу покупки ее имения. Хотя дело и устроилось, но она все-таки предпочла обратить землю в деньги, чтобы быть свободной и независимой. Орленев же не прочь был купить имение, потому что у него и невесты было решено после свадьбы уехать из Петербурга как можно скорее. Не нравился им этот город!

Маргарита держала себя с Орленевым не то что странно, но так, что тот должен был все время приглядываться к ней для того, чтобы разобрать, притворяется она или нет. Жизнь она вела теперь совершенно безупречную, почти отшельническую, но не могла, получив деньги за имение, удержаться от двух удовольствий — от покупки целого вороха нарядов и от приобретения собственных лошадей. Она завела себе и верховых, и упряжных и то и дело каталась на них.

Наряды, по ее уверению, были необходимостью, а лошади — ее страсть.

Гирли виделся с ней очень часто.

Редкий день проходил, чтобы Орленев не узнавал от старика какой-нибудь новой подробности про Маргариту.

— Да отчего вы так интересуетесь ей? — спрашивал его Сергей Александрович.

— Ах, она несчастная такая! — отвечал Гирли, и больше от него нельзя было ничего добиться.

Бывает так, что обстоятельства слагаются сами собой, как будто их кто-нибудь нарочно с заранее обдуманным намерением подтасует.

Как нарочно, Орленев в этот день вернулся несколько ранее обыкновенного из дворца домой и против обыкновения же сел читать не в комнате у Гирли, а у себя наверху — и книга у него была развернута на подходящей странице тому, что случилось потом.

«Провести жизнь свою в погоне за преходящими земными благами значит осудить себя на вечную смерть», — читал он, когда к нему вошел слуга с докладом, что его спрашивает какой-то человек по очень важному и спешному случаю.

Орленев велел позвать «человека» в переднюю и сам вышел к нему.

Человек оказался карликом, служащим у Маргариты, и Орленев тотчас же узнал его.

Появление вечером карлика от француженки было несколько странно.

— Вы с запиской? — спросил Орленев.

Карлик, обыкновенно очень забавный своим желанием сохранить собственное достоинство и казаться необычайно солидным, на этот раз оставил все свои ужимки и попросту стоял пред Орленевым со склоненной по-детски набок головой и с шапкой в руках.

— У нас несчастье! — проговорил он. — Барыня… разбились… и очень больны-с…

— Разбились? Как же так?

— Сегодня вечером после обеда поехали на новой лошади верхом кататься… и конюх с ними… В первый раз на этой лошади они поехали. А лошадь была непутевая — сбросила, и конюх ничего не мог сделать.

— И что же, сильно разбились?

— Насилу до дома могли привезти. На извозчике доставили. И совершенно без чувств. Говорят, голова раздроблена и грудь повреждена.

— Доктор есть у них?

— Насилу тоже нашли. Доктор и привел их в чувство.

— Что же доктор говорит?

— А он призвал меня и говорит: «Кто такой господин Гирли?»

— Я спрашиваю про больную… Про барыню-то что он сказал?

— Этого ничего не говорил и я не знаю. А только барыня верно ему про господина Гирли говорили. Он меня и спрашивает: «Кто такой господин Гирли?» Я объясняю, что, мол, так и так, господин Гирли — музыкант и живут в доме у господина Орленева. Доктор говорит, что барыня и про вас упоминали, и велел мне идти к вашей милости и просить, чтобы сейчас или господин Гирли пришел к ним, или, если их нет, чтобы ваша милость пожаловали.

Карлик добросовестно и толково исполнил свое поручение, но по-видимому на это исполнение потратил весь свой запас смышлености, и потому ни в чем дальнейшем нельзя было добиться у него толка.

Что ни говорил Гирли про Маргариту — не лежало у Орленева сердце к ней, и первое, что он подумал, — не мнимый ли весь этот инцидент падения с лошади? И он, не будь тут доктора, который посылал карлика, ни за что не поехал бы. Но теперь он задумался.

— А доктор там, у вас? — спросил он еще.

— Теперь уехали, но сказали, что опять будут.

Это окончательно убедило Орленева. Уж если доктор нашел нужным приехать вторично, значит, что-нибудь было серьезное.

Однако Гирли не было дома, а потому Сергей Александрович сказал: «Хорошо, я поеду сейчас», — и велел поскорее закладывать.

Раз убедившись в истинности происшествия с Маргаритой, он считал, что грешно не поехать к Маргарите. Кроме вертлявой служанки в шелковом передничке, кучера да вот еще карлика никого у нее не было, и оставлять ее на руках у слуг было безжалостно.

Будь дома Гирли, Орленев успокоился бы тем, что отправил бы к ней старика, но теперь приходилось ехать самому, тем более что об этом просила сама больная.