— Не может, а зайду, — вдруг сказала она и повторила: — Слишком холодно.

И она зашла. А потом стала заходить чаще — или просто оставаться у меня, — после того, как заканчивала все свои дела. Мерзостная погода случалась редко, напротив, часто на градуснике было за тридцать жары, да только холод поселился в этом городе навсегда. Тебе могло запросто напечь солнцем макушку, но эта дрянь выползала изо всех щелей, из подворотен и узких улиц — и тебя тут же начинало пробирать до костей.

Правда, мне некогда было думать об этом — меня ждал Ник и куча возможностей подрубить деньжат. Мне на фиг не упёрлось снова здорова встретиться с обломом нос к носу.

И тогда Джуд заскакивала в тот момент, когда заставала меня дома.

— Слушай, она же шлюха, — презрительно сказал Ник в двадцать пятый раз.

— И? — спросила я. — Что с того?

— Не мне объяснять, в чём тут прикол, — сказал Ник. — И уж кому-кому, но точно не тебе.

— Я, кажется, знаю, в чём прикол, — предположила я. — Ты просто не любишь шлюх вообще.

— Пожалуй, что и так, — согласился он.

— Вот видишь! — укоризненно воскликнула я.

— Но есть и разница, между тем, что это — работа или статус, — Ник не мог не блеснуть интеллектом.

— И что же круче? — мне просто приспичило докопаться до истины.

— Ну… смотря, для кого и для чего, — Ник закинул ногу на ногу и достал сигарету. — И потом — что ты понимаешь под словом "круче"?

— Круче — значит, лучше, — я начала раздражаться.

— Для её клиента круче, если это статус, — авторитетно сказал Ник. — А по жизни… или для тебя… было бы лучше, если бы это оказалась просто работа.

— Это и есть просто работа, — отрезала я. — Это такие же разные вещи, как киллер и маньяк.

— Вот именно, — многозначительно сказал Ник и поднял вверх палец.

Он мог сколько угодно говорить всякие умности, и многозначительно намекать на разницу между тем и этим, или вообще махать транспарантом перед моим носом — я и без него умела держать рот на замке. Ему просто не нравилась Джуд, в этом и был затык. Впрочем, он этого и не отрицал — и снова начинал рассуждать про умное слово "статус".

А с ней просто было тепло. Она могла полчаса простоять у плиты и сварганить из какой-нибудь ерунды с задворок холодильника потрясающее блюдо. А потом за пятнадцать минут из пакетика, что прилагался к упаковке супа быстрого приготовления, сделать соус, который я тут же съедала прямо из кастрюли, просто так, безо всего. И ещё она не боялась — ни меня, ни Ника, хотя могла догадываться про очень и очень многое.

— Вот именно, — в очередной раз язвил Ник, когда я говорила ему про это самое хотя.

Хотя… Я пока ещё не потеряла свои мозги и тоже думала про это самое хотя.

Но ничего не происходило.

Она не вздрагивала, когда я неожиданно подваливала к ней с тыла, она не задавала наводящих вопросов, она не была жадна до денег и при необходимости могла расстаться с ними с такой лёгкостью, точно это были просроченные трамвайные билеты или обёртки от жвачки.

И оказалось, что пальто Джуд не было серым или жёлтым — оно скорее напоминало опавший осенний лист.

А в тот день на ней была кофточка, разрисованная под леопарда, и коричневые брюки.

В дверях она обернулась. Позади неё, в проёме двери, на которую я смотрела снизу вверх, виднелся кусок неба. Ярко-синего, точно его только что вымыли с мылом.

— Пока, — весело сказала Джуд и чмокнула меня в щёку. — Я позвоню?

Она всегда задавала этот вопрос, как будто я могла ответить: "Нет, Джуд, больше никогда".

Иногда я в шутку отвечала именно так. Она смеялась и уходила, а потом приходила снова.

Я закрыла дверь, и вдруг тишина ударила меня по ушам, словно я только что задраила шлюз подводной лодки, и вокруг даже теоретически не могло раздаться ни единого звука. Я дёрнула дверь на себя с такой силой, что она чуть не слетела с петель — мне почему-то пришло в голову, что она не откроется или выкинет ещё какой-нибудь фортель. Но она открылась, чуть не дав мне по морде.

Наверху маячил кусок неба и серая стена соседнего дома.

Оказалось, это был последний раз, когда я видела Джуд.

— Не выноси себе мозг, — посоветовал Ник. — С ней всё в порядке.

— Никак, ты стал ясновидящим? — это был чисто риторический вопрос, кроме того, кому, как не мне, было знать, что случается каждый день с десятками таких, как Джуд.

— Не надо читать мысли, чтобы знать очевидное, — спокойно ответил он. — Я же сто раз говорил тебе, что для неё это не работа, а статус.

— Мне по барабану умные слова, Ник, — грубо сказала я. — Так что, может, заткнёшься?

— И не подумаю, — сказал он как ни в чём не бывало.

— Хорошо, не затыкайся, — согласилась я.

— Пойми, для неё это — состояние души, — сказал Ник. — Всегда, по жизни, без отдыха и перерыва на обед. Дело не в тебе. Она просто нашла место, где теплее.

Невдалеке громыхнуло, и стена дома напротив стала грязно-серой.

— Место, где теплее, — повторила я, как попугай.

Небо снова приобретало нездоровый желтушный цвет…

— Почти любой встречный на самом деле ещё хуже, чем просто любой встречный, док, — сказала я. — Потому, что он оказывается чёрно-жёлтым человеком из старой газеты.

— То есть, человеком, которого уже нет? — уточнила Адель.

— Почему нет? Есть. Где-то. Но для меня в итоге это плоский человек, вырезанный из газетной страницы. Знаешь, такой, от которой воняет плесенью и мышами, — сказала я.

— В итоге? — спросила Адель. — И Джуд?

— Ну да, и Ник был прав — она просто нашла место, где теплее, — устало объяснила я. — Хочешь, давай говорить об этом. Но я не могу тебе рассказать, где бумажному человеку должно быть жарко, словно в Африке — потому что я не могу думать так же, как думает он.

— А разве это не всё? — удивилась она. — Не конец истории?

— Вообще-то, конец, — сказала я.

— Тогда о чём тут говорить? — спросила Адель.

— Ни о чём, — ответила я. — Это был просто вопрос.

Нет, всё-таки, наверное, это был не просто вопрос — видать, именно тут я расслабилась, потому, что сорок сантиметров между нами снова куда-то подевались, и я мягко толкнула Адель плечом.

— Извини, — мы сказали это одновременно.

Ещё недавно я ржала бы, как ненормальная, над этим анекдотом про сорок сантиметров пространства. Но это было бы недавно, а сейчас я просто закаменела от напряжения, как школьница на балу в конце года, когда учителя бдительно следят, чтобы партнёры в танце не прилипали друг к другу, нарушая всякое представление о приличиях.

Над нашими головами опять тяжело хлопали чьи-то набухшие водой простыни — словно паруса, пропитанные солёной морской водой. Они снова были серые, наверно, застиранные просто до дыр — будто ни у кого в Старом городе отродясь не водилось хороших простыней. Видать, все они с самого начала продавались в таком виде, чтоб никто не вздумал выделяться даже цветом того, что болталось на бельевых верёвках.

А там болтались серые тряпки — на верёвке, натянутой между серыми стенами в потёках влаги и плесенью в тех местах, куда никогда не попадало солнце. Даже плесень была похожа на присыпанный пеплом рваный бархат.

Вдруг в этот мир без просвета вплыла оранжево-коричневая стена кафедрального собора. Мокрый кирпич радовал глаз больше серого гранита, из которого впору было строить только склепы, а не целый город.

— Послушай-ка, док, — вдруг сказала я. — Ты только представь: когда-то я читала книгу, где баба и мужик тайно обменивались записками.

— Да? — с интересом спросила она. — Я тебя совсем не знаю. Оказывается, ты всё-таки не полный придурок, каким иногда хочешь казаться?

— И даже не совсем отморозок, да? — продолжила я.

— Смешно, — сказала она. Я уже знала, что это отнюдь не значит, что я выдала хохму. Похоже, за этим словом она тоже пряталась, как улитка в своей раковине. — Так про что была книга?

— Какая-то романтическая чушь, про то, что они хотели сбежать и тайно обвенчаться, — шестерёнки в моей башке вращались с сумасшедшей скоростью, извлекая откуда-то из глубин всю эту лажу из однажды прочитанной макулатуры.