— А с этим что? — спросила она, пропуская монтировку через сжатый кулак.
Толстяк лежал на полу и теперь точно сдулся окончательно. Я наклонилась и пощупала пульс — под жирным ухом, похожим на вареник, только что без сметаны, билась жилка. Он был жив, но либо потерял сознание, либо додумался включить дурака.
— Ничего, — мрачно сказала я.
— Как ничего? — оскорбилась Джонсон.
— Ты помнишь хоть что-нибудь, что он болтал? — спросила я.
— Ну, как тебе сказать, — она поскребла монтировкой затылок. — Я, конечно, не утверждаю, что он орал "да, я стукач, убейте меня". Но я слышала слово "проболтался".
— Вроде бы так, — припомнила я и почувствовала, что снова начинаю прямо-таки распухать от злости.
— Ковальчик, а ты не думаешь, что если бы мы спросили, он бы признался в чём угодно? — предположила Джонсон. — Даже и без этой твоей демонстрации искусства пытки?
— Например? — я слегка тормознула.
— Например, в том, что это он ходит и подглядывает в окна женской бани, или ест собак, или торгует противотанковыми ракетными комплексами, — кисло пошутила Джонсон. — Особенно после трёх твоих фортелей подряд.
— Считаешь, я погорячилась? — хмуро спросила я.
— Какая теперь разница? — удивилась она.
— Никакой, — сказала я. — После этих его "девочек" меня надо было не подпускать к нему даже на метр.
— Мы можем шлёпнуть его сами, или перестраховаться и отбуксировать в часть, — предложила она.
— Чёрт подери! — прокомментировала я.
— С-с-сволочь, — с угрозой сказала Джонсон и ещё разок приложила толстяка под рёбра. Он валился мордой в пол, как куль с мукой, и, похоже, правда был без сознания.
Времени на размышления оставалось не так-то много. Чёрт, я хотела его кончить. Я больше всего на свете хотела кончить ту скотину, которая подвела нас под монастырь. А ещё я не хотела огрести по самые помидоры за труп представителя местной администрации, потому что, хоть убей, я ничем не могла доказать, что именно он являлся пресловутой скотиной — даже себе. У нас в активе были мои сомнительные логические построения, резиновый крендель с отбитыми граблями, и быстро проясняющаяся голова. Которая к тому же начинала побаливать. Но не было даже самого завалящего диктофона или кинокамеры.
Да и какой, к чертям, диктофон?! Если мы подорвались в ночь, не вооружившись даже кухонными ножами — о каком диктофоне вообще могла идти речь?
Небо на востоке светлело так быстро, будто солнце гнали из-за горизонта пинками. Мы, не сговариваясь, выволокли эту груду мяса на улицу и затолкали в наш задрызганный лимузин.
— Не спать! — Джонсон отвесила подзатыльник водиле, который дрых на руле.
— А?! Подъём? — он подпрыгнул так, словно она нажала на кнопку катапульты — и со всего размаха влип башкой в потолок. Раздался звук, будто треснули по жестяному чайнику.
— Нет, тревога. И марш-бросок с полной выкладкой, — пыхтя, сказала Джонсон — мы как раз изо всех сил пихали захваченную в плен тушу, но она, хоть ты тресни, не желала принимать компактную позу эмбриона, а расползалась, словно квашня.
— Слушай, засунь её куда-нибудь подальше от меня, — Джонсон отдала мне монтировку. — Иначе я проломлю этому типу башку, а труп останется только закопать или сжечь.
— Никаких сжечь, — строго сказала я.
— Лучше закопать? — усмехнулась она.
Я посмотрела на неё, как на ненормальную и подтвердила:
— Лучше. И ещё я знаю, какое место лучше всего использовать для засовывания монтировки. Потому что с твоим "сжечь" мы точно не успеем к завтраку.
— Только не говори о еде, — в ужасе сказала Джонсон.
На этом месте я поняла, что меня тоже начало тошнить так, что туша под нашими копытами реально рисковала приехать на место по уши в содержимом наших желудков.
Мотор завёлся сразу, и вскоре под колесами замелькала дорога на Старый город. Это было странно: мои мозги, уже основательно проветрившиеся от коктейля, склонны были видеть всё в чёрном цвете. Так что я не удивилась бы, если бы мотор заглох на второй секунде, и вдобавок нас с одной монтировкой на троих окружила бы толпа стрёмных личностей с АК наперевес.
Высоко в небе горела яркая звезда — быть может, та самая, которая кружилась на ветру над соснами где-то по дороге на Энск — город, от которого в моей памяти осталось только четыре буквы названия.
— Смотри-ка, звезда, — сказала вдруг Джонсон.
— От сантиментов меня тошнит ещё больше, — сообщила я. — Не думала, что ты станешь пялить зенки в небо.
— Какое небо? — удивилась она.
— Только что ты сказала про звезду, — раздражённо напомнила я.
— Если ты не в курсе, она висит у тебя на цепочке, — устало сказала Джонсон, зевая во всю пасть.
Я повозила пальцами и нащупала докторшину цепочку. И от этой загогулинки на ней, которая оказалась звездой, вот честное слово, шло тепло — её сердца.
Толстяк лежал под нашими ногами, и от него воняло мочой. "Хорошо, что не дерьмом", — равнодушно подумала я.
Мы как раз миновали сгоревший грузовик и руины дома, который похоронил под собой станкачи. А в вышине над всем этим переливалась звезда, живая, как капля ртути. И это было так странно, словно я держала в руке её кусочек. Наверное, она и вправду приносила удачу, докторша не врала.
Особист в чине капитана молча выслушал нашу печальную историю и внимательно посмотрел на опухшие рожи.
— Молодцы, — сказал он и зевнул. — Бдительность — это наше всё.
Мы приободрились.
— Два наряда вне очереди, — флегматично продолжил он. — Извольте доложиться ротному.
— Есть два наряда вне очереди, — мрачно сказали мы. — Лейтенант Берц…
— Ах, да, — спохватился он. И вдруг добавил: — Ладно. Тогда доложитесь тем более.
От неожиданности я вздрогнула, а где-то внутри словно исчезла и перестала давить на сердце большущая глыба льда. Из его слов выходило, что с Берц всё будет хорошо — раз нам только что велели сию секунду мчаться к ней. Как и обещала… Адель.
— Разрешите идти? — сказала Джонсон.
— На лазарет — пятнадцать минут. Время пошло, — почти добродушно сказал капитан, и мы выскочили за дверь, как наскипидаренные.
— За что два наряда? — обиженно спросила Джонсон.
— За самоход, — вздохнула я.
— Вот урод, а? — проворчала она.
— Время пошло, — напомнила я. И мы поскакали пред ясные очи Берц.
Она находилась там же, только рука на этот раз не болталась, как у покойника, а спокойно лежала поверх одеяла.
Мы тормознули возле дверей. Вокруг не было ни души.
— Пошли, — сказала я Джонсон в самое ухо, но она так замотала башкой, что чуть не треснула меня по носу.
Я пожала плечами, и, затаив дыхание, на цыпочках пошла к Берц. Клянусь, я кралась, словно мышь, и, тем не менее, чёртовы половицы начали скрипеть, будто мы снимали фильм про дом с привидениями. Я уже взмокла от усердия, когда Берц неожиданно открыла глаза:
— Ковальчик, кота за шарики не тяни. Мухой ко мне. А то как слон в посудной лавке — ещё до того, как она подверглась тотальному уничтожению вместе со слоном, когда в неё попала противотанковая ракета, — сказала она.
Мне тут же стало стыдно.
— Госпожа Берц… — начала Джонсон.
Так, запинаясь и заикаясь на каждом втором слове, мы доложились, как выразился тот особист, только что продравший глаза.
— Молодцы, — похвалила Берц. И вдруг спросила: — Сколько влепили?
— Два наряда, — нехотя ответила Джонсон.
— Три наряда, — невозмутимо сказала Берц.
— Как три наряда?! — ахнула Джонсон. — За что, госпожа Берц?!
— Четыре наряда, — тут же поправилась Берц.
— Есть четыре наряда, — кисло сказали мы. — Разрешите идти?
— За то, что полночи профукали в выхлоп. За то, что отработали херово, — вдруг объяснила Берц, которая никому и ничего не объясняла в принципе. — И за спирт.
Мы переглянулись и потупились, решив, что лучше промолчать — каждое слово волшебным образом могло трансформироваться в наряд. Не просто в наряд вне очереди, а в НАРЯД, чёрт подери, фиг знает какой по счёту, после бессонной ночи и всего, что к ней прилагалось.