Про всё это в письмах, наверное, не писали. По крайней мере, все остальные люди.

А потом я плюнула и написала. В конце концов, это было не страшнее того, что случилось со мной потом, а многое она уже слышала. Конечно, я не училась на писателя, и потому фразы у меня выходили короткие и резкие. Со стороны, наверное, было похоже, что я рублю дрова или вколачиваю гвозди. Точно такими же были и мысли. Тут же я вспомнила, что именно тогда познакомилась с Ником.

Он припёрся ко мне в хату, выложил на кухонный стол пару потускневших монет вместе с крошками и подсолнечной шелухой и вежливо подождал, пока я отвалю в комнату. Отваливать из хаты совсем я не собиралась — после того, как мне чуть не устроили пожар, я перестала заниматься благотворительностью такого масштаба. Всё, что в тот раз было в загаженной миске, вылетело в раковину, хозяин миски вылетел на лестницу в компании с фиолетовым бланшем, а я с тех пор всегда оставалась неподалёку.

Через полчаса Ник вышел, окутанный клубами едкого дыма, и сел напротив меня покурить. Наверное, это и был какой-то из переломных моментов моей жизни — когда он посмотрел мне в глаза и, видать, не увидел там ничего. Ни страха, ни сожаления, ни сомнений.

— Послушай-ка, — слегонца в нос сказал он, — как я погляжу, ты не прочь заработать.

— Дальше, — предложила я.

— Ну, — чтобы Ник когда-нибудь сразу говорил, что и от кого он хочет? Ни в жизнь. — Пожалуй, я смогу тебе кое-что предложить…

— Это смотря что, — сказала я, размышляя над тем, сразу дать ему в глаз или подождать. Я была убеждена, что он предложит что-нибудь из серии "минет за двадцатку" или что-то вроде того.

— Ну, я не совсем уверен, что стоит вот так сразу об этом… — он посмотрел на струйку дыма, и снова затянулся.

— Хорошо, — согласилась я. — Давай о другом. Об этом поговорим тогда, когда ты решишь перестать трахать мне мозги.

— Я не трахаю тебе мозги, — обиделся Ник.

Так он тянул кота за яйца ещё минут десять, и дело кончилось тем, что его варево на моей плите превратилось в полную шнягу. Это был первый номер программы. А вторым номером он быстро сбацал резервный вариант. Относить эту дрянь пришлось уже мне, в качестве помощника аптекаря, а через неделю — полноправного компаньона. Как вскоре выяснилось, компаньонство не ограничивалось только выбиванием денег за то, что опять же выкруживали мы оба: кроме того, была тема под кодовым названием безопасность.

— Послушай-ка, — говорил Ник обеспокоенно. — У нас проблемы.

— Да? — спрашивала я.

Обычно это начиналось так. Надо было дать ему время повращать шариками.

— Это надо обмозговать, — решал он и извлекал из заначки какой-нибудь припасённый именно для вращения шариками, роликами и всем остальным содержимым черепушки в экстренных случаях стимулятор в виде жидкости или порошка, от запаха которых меня начинало тошнить.

В итоге рождалась идея, простая, как блин — но она срабатывала всегда.

"Безопасность" вскоре превратилась в ещё одну статью дохода. "Нет человека — нет проблемы", — глубокомысленно изрекал Ник. Вот только докторше рассказывать дальше я не собиралась. Не потому, что мне было жалко или лень — я с удовольствием вывалила бы ей любой живописный эпизод со всеми подробностями, — а потому, что не стоило.

Кстати, про эпизод. Это была неплохая мысль. Если она проглотит такое — значит, мне нечего опасаться. Потому что мне относительно легко было орать сегодня самой себе про то, что я никому и ничего не должна, что я — это я, и больше никто другой. Это было днём, и это было наедине с собой. А вот реализовать такое на практике оказалось гораздо сложнее. И страшнее. Не потому, что мне надавали бы по голове — а потому, что я хотела получить от неё больше одного письма.

Хотела.

Без дураков.

И ещё мне снова очень не хотелось обломаться.

Ведь не отправлять же мне было в свой город телеграмму Нику, с просьбой изобразить со мной оживлённую переписку — даже за умеренную плату? Если этот засранец вообще ещё коптил где-то небо.

Я пососала ручку и продолжила сочинять шедевр, который в другие времена и в другом месте послужил бы прекрасным компроматом и укатал бы меня за казённый счёт на элитный северный курорт.

Я вывалила ей всё это, а затем приступила к самому главному: что было, когда мне пришлось первый раз самой разгребать дерьмо.

Почему-то людей страшно интересуют все "первые разы", чем бы это ни было — первым сексом, первым блином комом или первым убийством.

На самом деле это только так зверски звучит — убийство… первое… вы же зверюга, матушка, не иначе… Тьфу, что тут ещё скажешь?! Я хохотала на весь сортир и снова чуть не навернулась со скользкого унитазного фаянса. Такими зверюгами там был каждый. Не тут, где это — работа, а там, в городе, где из моего полуподвального оконца виднелась красная кирпичная труба какого-то завода, куда в начале седьмого мимо меня тащились работяги, шкрябая по асфальту ботинками и заменяя мне будильник. Там, где такого же работягу, клейщика афиш, прибило упавшим щитом, а вокруг стояла и глазела толпа домохозяек с корзинками в руках и детьми. Дети даже не спрашивали, что случилось, они просто стояли и с интересом смотрели. Гоночное авто сшибало мальчишку, который катался на роликах — и уже другие дети так же стояли и смотрели: они всё равно видели дохлых голубей или полудохлых или уже совсем дохлых наркоманов на ступеньках своих подъездов. От меня такая публика вываливала сразу на улицу, но если бы кто-то отъехал в моей хате, я так же равнодушно глядела бы на труп, не забыв, правда, предварительно обшарить его карманы. Смерть была рядом всегда, и какая разница, каким манером человек отбрасывал коньки, если у окружающих это могло вызвать интерес только в качестве свежего повода для сплетен? Иногда мне казалось — конечно, когда мне приходила блажь подумать об этом, — что я просто оправдываю себя этим замшелым понятием "кодекс чести", которое, конечно, как ни крути, было у моей семьи. Он не принимал много чего, и, например, из-за него я сидела сейчас на холодном горшке вместо того, чтоб валяться в кровати. Зато он принимал убийство, как таковое. Но было и другое. Сраный город, и сраная страна, где смерть была так же обыденна, как завтрак утром и ужин вечером. Это был очередной объективный факт этого мира.

Дело было только в том, что не все зарабатывали на этом деньги и в процессе были спокойны, словно удав.

Интересно, а Старый город был хоть отдалённо похож на мой? С этими его художниками над обрывом над скалами, которые выгребались туда почти каждый день? Они раскладывали на траве свои сумки, похожие на охотничьи — с едой, термосами с чаем и, может, чем-нибудь ещё. С чопорными дамами в вуалетках, идущими каждое воскресенье после мессы? С мясником, который делал мою любимую колбасу, а кроме того, сидел в соломенной шляпе с удочкой на берегу быстрой речки? А ведь он тоже резал, чёрт дери, своих свиней…

Я перевернула листок, такой мятый, будто я подтирала им задницу, а не писала письмо, и продолжила.

Что у нас там? О, да, первый раз.

— Ну, видишь ли, — начал Ник в тот день — снова издалека. — Я, конечно, сам смог бы сделать это, но…

— Но? — подтолкнула я.

— Начнём с того, что я это уже делал, — сказал он.

— Ну, и? — спросила я.

— Значит, очередь за тобой, — пояснил он.

Ну, в общем, Ник не врал. Он мог рассказывать кому угодно страшные истории про то, как когда-то в разборках всадил обидчику заточенную отвёртку "прямиком в почку" — я-то знала, что он всегда предпочитает действовать без шума и пыли, чего бы это не касалось: уличных разборок или завёртывания в цветную фольгу рождественских подарков. Ник просто дал клиенту тройную дозу героина и спокойно смотрел, как тот ловит свой последний кайф. Теперь он считал, что у меня получится не хуже. Апеллировать к тому, что я женщина, было тупо, потому что я давала фору любому мужчине.

Значит, очередь и впрямь была за мной. Ник дал мне капсулу с каким-то ядом, а после всей приморочки-то и было, чтоб не лохануться, подсыпать это дерьмо тому, кому надо, и дальше наслаждаться зрелищем. Жаль, что до кучи нельзя было прихватить с собой попкорн или ещё что-нибудь такое.