Должен признать, это показалось мне не просто жутким. Среди лязга и неистовства битвы человека не слишком укрепляет сознание того, что оружие, которое он держит в руках, — это не просто два меча, а живые существа со своей собственной волей, и они вполне способны по собственному разумению перестать оставаться мечами и превратиться, скажем, в один-другой букет маргариток.

Не то чтобы я слишком беспокоился о внезапной цветочной трансформации своих клинков, поскольку они, похоже, были столь же заряжены ненавистью, как и я. Мечи Теруо тоже завывали — у них был более низкий, басистый крик, — недвусмысленно демонстрируя мощь, не уступающую мощи моих мечей, так же, как стремление к победе любой ценой.

Испытанный мною шок от этого открытия, должно быть, выразился в определенной растерянности, поскольку Теруо сделал мощный выпад длинным мечом, и я парировал его в последнюю секунду. Этот выпад был движением европейской — не японской — школы Фехтования, и я понял, что следует держать ухо востро. Мне не было известно, в течение скольких столетий этот персонаж имел возможность оттачивать свое мастерство фехтовальщика, и я был рад, что не знаю этого, ибо подобные сведения, безусловно, лишили бы меня мужества.

Итак, я отступал, одновременно пытаясь измерить уровень мастерства Теруо; результат оказался неутешительным — он фехтовал дьявольски хорошо, был чрезвычайно ловок и безупречно спокоен, ибо ему не о чем было волноваться — как-никак он был бессмертным, которого невозможно убить.

Я закатился под гроб, чтобы устроить себе секундную паузу, но схватка продолжилась. Если учесть, что мы орудовали четырьмя мечами в непосредственной близости от гроба незадачливого лейтенанта, да вспомнить о всех выпущенных в него пулях, то станет ясно, что тело заметно пострадало от такого повышенного внимания. Похоже, его плохой джосс преследовал несчастного и после его отбытия с этой планеты, что только подтвердило мои худшие опасения по поводу устройства Вселенной.

Становилось ясно, что Теруо превосходит меня как фехтовальщик и что я не сумею одолеть его в честной битве. Требовалось придумать что-то чрезвычайно умное и сделать это как можно быстрее.

К сожалению, ничего не приходило мне на ум, поэтому, чтобы выиграть время, я отскочил в сторону и принялся маневрировать вокруг гроба.

— У вас прекрасная пара мечей, — сказал я, слегка опуская эфес и надеясь, что он купится на это.

Теруо удовлетворенно улыбнулся, но гарду не опустил, в результате чего в мозгу у меня пронеслась длинная череда ругательств.

— Мечи Мурамасы, вымоченные в крови принца, — сказал он. В его выпученных глазах мелькнуло самодовольное выражение. — Некоторые полагают, что мечи Мурамасы прокляты, я же всегда считал их своими верными друзьями.

— Какое счастье для вас, — сказал я. — Конечно, мои мечи гораздо старше ваших, поэтому они знают гораздо больше хитростей.

— Что-то они до сих не продемонстрировали подобных знаний, — заметил он.

— Мы просто немного прощупывали вас, — сказал я. — Поверьте на слово, с этой минуты вы по самые уши в буайабесе.

Я надеялся, что его озадачит слово «буайабес» и ему потребуется хотя бы несколько секунд, чтобы его дешифровать, но лицо Теруо не дрогнуло, и я в отчаянном порыве вихрем бросился в атаку. Мой напор, если и не обеспокоил, то, во всяком случае, удивил его, ибо он слегка отступил, а я начал теснить его; он легко контратаковал и заблокировал мои клинки своими, после чего мы сошлись corps-a-corps, словно Джек Пикфорд, сверлящий взглядом Эриха фон Штрогейма сквозь скрещенные сабли; при этом картина дополнялась лишь кладбищенским завыванием наших мечей. В таких ситуациях целесообразно обменяться зловещими шутками или хотя бы издать дьявольский смех, и рад вам доложить, что я в этом смысле оказался на высоте.

— Мечи безупречны, — сказал я, — однако у меня на этот случай припасена кое-какая магия, которая однозначно решит исход схватки.

— В самом деле?

Меня порадовало то, что он хотя бы удостоил меня ответом.

— Магия двадцати трех, — пояснил я.

— А что это такое? — спросил я.

— Смыться на двадцать три счета! — сказал я, и, пока он переваривал ответ, я ударил его ногой в пах и смылся.

Я успел пересечь изрядную часть газона, прежде чем раздался первый выстрел, но я успел в несколько прыжков добраться до машины генерала Фуджимото и укрыться за ней. Старикан знал, что делал, когда покупал «Даймлер», который практически пуленепробиваем. Вышвырнув шофера, я сел за руль, выжал сцепление и нажал на акселератор. Не без радости сообщаю, что при моем приближении охрана у ворот бросилась врассыпную, причем возглавлял отступление сам генерал Фуджимото, которого я, очевидно, хорошо обучил этому делу.

Когда я оказался на дороге за воротами, мне пришлось развернуться, чтобы выбрать нужное направление — на запад и подальше от японской территории. Я как раз переключался на третью скорость, когда из переулка с ревом вылетел мотоцикл и ударился в решетку «Даймлера», при этом что-то вылетело из седла и зацепилось за боковину автомобиля. Мои мечи, лежавшие на соседнем сиденье, издали неприязненный вой узнавания. Я заметил сверкание клинка и блеск выпученных глаз, и мое старое, измученное сердце подкатилось к самому горлу. Это был Теруо: он стоял на подножке, пытаясь пробраться в машину. К счастью, как окна, так и двери автомобиля были заперты, а я усложнял ему задачу, поддавая газу и бросая машину из стороны в сторону.

— Трус! — завопил он. — Подлая обезьяна!

— Нигде не болит, старина? — напомнил я ему.

Раздался неприятный треск — это ками вонзил один из мечей в брезентовый верх машины, чтобы уцепиться за него, как за якорь.

— Ты заплатишь за тот предательский удар, чудовище! — крикнул он. Кажется, он принял мой пинок близко к сердцу или к иному жизненно важному органу.

Однако податливость брезента подсказала ему идею, и он принялся раскачиваться, стараясь разрезать крышу; но, к счастью, брезент «Даймлера» оказался столь же прочным, как и все остальное, и усилия ками не увенчались заметным успехом. Очевидно, его упорство в конце концов было бы вознаграждено, но, к счастью, тут я заметил приближающийся телеграфный столб и решил воспользоваться преимуществом сидящего за рулем — я вывернул руль и притерся боком к самому столбу. Вновь раздался треск раздираемого брезента, и Теруо был сброшен с машины. Отъезжая от столба, я увидел его на дороге в облаке пыли: он как раз вставал на четвереньки, всем своим видом показывая готовность преследовать меня до последнего, если потребуется, пешком. Видя это, я включил заднюю скорость и подкатил к облаку пыли как раз вовремя — Теруо уже встал на ноги, и я зажал его колени между столбом и задним бампером, после чего переключил скорость и умчался прочь. Финал третьего акта торжествующе зазвучал в моих жилах, когда я увидел поверженного врага у подножия телеграфного столба — хоть он и был бессмертным, но трудновато ему будет охотиться за мной на паре сломанных ног.

Выехав на шоссе, я тут же вскарабкался на столб и перерезал телеграфные провода, чтобы сигнал тревоги не достиг отдаленных гарнизонов. Японский флажок, трепетавший на капоте генеральской машины, служил мне пропуском, и я беспрепятственно проехал все блокпосты вплоть до выезда из японской концессии, а затем домчался до самого Нанкина, останавливаясь только для дозаправки. Там я продал машину китайскому торговцу и, только расставаясь с «Даймлером», обнаружил, что короткий меч Теруо все еще торчит в брезентовой крыше.

Судя по всему, Китаю этот обмен мечами явно пошел на пользу. Не знаю, заключали ли эти мечи в себе хотя бы частицу чего-то столь величественного, как воинское счастье японского народа, но, несомненно, они являлись ощутимым маленьким трофеем моего приключения и заслуживали всяческого уважения. Вместе с тем, поскольку клинки Мурамасы, если верить слухам, были прокляты или подвержены каким-то дурным вибрациям, я решил позаботиться о доставшемся мне мече особым образом. Пожалуй, следовало его сохранить в каком-нибудь отдаленном храме.