Я сунул в рот сигарету и принялся хлопать себя по карманам, словно в поисках спичек. Эта нехитрая пантомима убедила часового, что я ищу огонька. Приблизившись к нему на расстояние вытянутой руки, я заехал ему по сопатке, затем сорвал с его груди одну из гранат, выдернул чеку и кинул ее в окоп. Вслед за тем я сгреб часового в охапку и закинул его в том же направлении. Последовавший за тем взрыв, смею доложить, мог бы снести одним махом весь Ипрский плацдарм. Я извлек мечи и ринулся к зданию.

Первый, кого я проткнул, оказался лакеем-китайцем; я, конечно, сожалею о случившемся, но поделом ему за службу жабоедам-япошкам. Из фойе я ворвался в зал и обнаружил там генерала Фуджимото, стоявшего у дальнего конца раскрытого гроба. Он взглянул на меня, увидел золотые мечи и ринулся в свой кабинет, заперев за собой двери. Я попробовал было выбить дверь плечом, но она оказалась из цельного дерева, и я отскочил. Тут в зал вбежали еще два офицера, и мне пришлось с ними разбираться. Существует японское искусство извлечения меча из ножен и перерубания противника пополам одним плавным движением, но, похоже, эти двое его не изучали, потому что я уложил обоих на месте, не дав им вытащить сабли.

Здесь мне хотелось бы отдать должное моим Кан Чияню и Мо Йе. Они наносили удары гораздо более сокрушительные, чем можно было предположить, судя по их весу; они никогда не болтались в руке и всегда оставались безупречно сбалансированными. Просто поразительно, как хороший инструмент помогает человеку в работе.

Разделавшись с офицерами, я заглянул в гроб и увидел, что там находился не кто иной, как мой старый друг лейтенант. Мне следовало бы понять это раньше, ибо он не вполне умещался в гробу — согнутая рука в гипсе высовывалась наружу. Я предположил, что он, должно быть, значился членом клуба. Возможно, на следующий день была назначена трогательная поминальная служба. Я пообещал себе проследить, чтобы этого добросовестного лейтенанта не бросили на произвол судьбы.

Я предпринял еще одну атаку на дверь генерала Фуджимото, и наградой мне послужил треск, свидетельствовавший о том, что рама была готова поддаться под моим напором, но в этот момент молодой парень в морской форме прыгнул в комнату, держа наготове штуковину, которую более искусный писатель назвал бы «Джоном Роско», а я обозначу просто как пистолет 38-го калибра, и мне пришлось безотлагательно проделать сальто, в результате которого гроб оказался между мной и моим противником, который тут же начал расточительно расходовать патроны. Ни одна пуля не просвистела даже поблизости от меня, хотя гроб, боюсь, пострадал весьма серьезно. В конце концов у моряка кончились патроны либо сдали нервы, и он бросился было к двери, ведущей в задний холл; однако я успел выпрыгнуть из-за гроба и метнуть Мо Йе, более легкий из моих мечей, пронзив ему селезенку.

Выбравшись из своего убежища, я направился к телу, чтобы вытащить меч, но меня отвлек отряд солдат, которых только что привезли на грузовике и бросили в эпицентр боя. Японских солдат учат нападать во что бы то ни стало, что бывает весьма страшно при стычках на открытом пространстве, но поскольку я столкнулся с ними в закрытом помещении, должен сказать, что, как бы смелы они ни были, их доктрина на этот раз себя не оправдала. Мне оставалось только встать за дверь и рубить храбрых парней одного за другим по мере того, как они вбегали в зал. Покончив с ними и получив возможность повернуться, чтобы вытащить из убитого легкий меч, я увидел шпиона Ямаш'ту, который стоял над морским офицером, сжимая в руках Мо Йе.

Я бросился на него, но он тут же принял оборонительную позицию и отразил мою атаку. Как вы помните, это был высокий стройный человек, и легкий женский меч подходил ему как нельзя лучше. Мо Йе со своим острым концом и двуручной рукояткой вполне соответствовала японской фехтовальной технике. Я набросился на него, словно коршун, размахивая Кан Чи-янем, но, хотя Ямаш'та был вынужден отступить, ему все же удавалось удерживать меня на расстоянии и даже вынуждать меня время от времени отбивать его контратаки. Я надеялся загнать его в угол — комната была невелика, — но он так проворно действовал ногами, что ему удавалось ловко уходить от меня.

Еще два японских офицера ворвались в комнату с обнаженными мечами, готовясь принять участие в схватке, и мне пришлось перепрыгнуть через гроб лейтенанта, чтобы оторваться от Ямаш'ты, изобразить из себя заправского лесоруба и тут же перепрыгнуть через гроб обратно, пока пришельцы падали, словно величавые ели в Британской Колумбии.

С каждой минутой я все больше начинал ощущать себя Дугласом Фербенксом.

Ямаш'та вновь встал в позицию, и мы продолжили поединок. Он продолжался по той же схеме, что и прежде: я нападал и рубил, он отступал, парировал и время от времени делал внезапные выпады. Мне пришло в голову, что он тянет время: рано или поздно кто-то должен прийти с ружьем и прикончить меня, пока я занят схваткой. Поняв это, я отступил и слегка опустил эфес. Его эфес, как я заметил, тоже изнеможенно упал.

В этом-то, насколько мне известно, и заключается проблема людей, которые обучались фехтованию в академиях. Они тренируются во время фиксированных раундов, по очереди нападая и отражая атаки, не поддерживая напряженного темпа и расслабляясь в перерывах между раундами, поэтому Судьба застает их врасплох, преподнося настоящую драку. Когда я сделал шаг назад и опустил эфес, Ямаш'та машинально воспринял это как сигнал расслабиться, что он немедленно и сделал.

— Будем надеяться, что на этот раз вы приделали себе повыше рукавов нечто более разумное, чем мешок с речной галькой, — сказал я.

Всегда можно определить, что человек задумался — взгляд у него становится каким-то абстрактным, — поэтому, пока он переваривал мое незатейливое остроумие и обдумывал уничтожающий ответ, я сделал сальто вперед, подкатился под его эфес и выпрямился, разя наотмашь.

Темп, знаете ли, решает все.

Я вытащил меч из Ямаш'ты, стер кровь, капающую с рукоятки, и вновь навалился плечом на дверь генерала Фуджимото. Она подалась внутрь с очаровательным треском, открыв моему взору самого генерала с телефонной трубкой в руке, без сомнения, вызывающего подкрепление.

— Я сдаюсь! — торопливо сказал он. — Не делайте мне больно!

Мне подумалось, что эти слова не очень-то согласуются с древней японской военной доктриной. Я бросил его саблю и пистолет на землю и вывел его из кабинета.

— Я пришел сюда освободить Циньдао! — прорычал я. — Я не уйду, пока все японцы не окажутся в море!

Побудив его тем самым (как я надеялся) сконцентрировать все силы на защите Циньдао, оставив без внимания баржи с беженцами, я поднял его за воротник и пояс брюк и выбросил в раскрытое окно. Кажется, судя по выражению лица болтавшегося в воздухе генерала, он был в некоторой степени благодарен мне.

Отряхнув руки, я повернулся и обнаружил за спиной не кого иного, как самого капитана Кобаяси, или ками Теруо, вежливо дожидавшегося меня. На нем было традиционное японское облачение — кимоно, штаны и шлепанцы, широкие рукава куртки завязаны сзади какой-то упряжью, которую используют фехтовальщики; в каждой руке у него было по мечу: в правой — длинный японский меч, в левой — короткий и легкий. Оба меча выглядели безупречно отточенными и блестели подобно бриллиантину в волосах Теруо.

Короче, он явился для поединка. Должен признаться, что мне уже сам его вид очень не понравился, и я поднял свои мечи в боевую позицию.

— Что это все сюда собрались? — спросил я. — Разве ожидается партия в покер или еще что?

— Мы можем выйти на воздух, — сказал Теруо. — Я мог бы приказать солдатам не стрелять.

Я отметил про себя, что он с тем же успехом может приказать солдатам изрешетить меня пулями.

— Если вам все равно, я ничего не имею против этого помещения, — сказал я.

Мы сошлись и без дальнейших церемоний начали поединок, при этом задумчивый взгляд его вытаращенных глаз и манера двигаться с каким-то нечеловеческим спокойствием действовали на меня самым обескураживающим образом. Я парировал его выпад при помощи Мо Йе, одновременно замахиваясь Кан Чиянем, и тут произошло нечто невероятное — мечи начали рычать, словно пара котов. Причем не только мои мечи, но и его тоже.