— Тебе до меня звонили? Спрашивали маму?

— Откуда знаешь? — удивилась Оля. — Звонил дурак какой-то. Приставал, даже угрожать хотел. Я бросила трубку.

Андрей задумался на пару секунд.

— А что Пай, все еще в пансионе? — спросил он. — В ветлечебнице?

— Где ж ему еще быть. Я не смогла его взять к себе, ты же знаешь нашу бабу Зину… Она теперь кота вздумала завести. Грязного подобрала где-то на мусорнике…

— Как ты думаешь, мама могла появиться там?

— В пансионе, что ли? Пая навестить?

— Да нет, у тебя дома.

— Вряд ли, что ей там делать, у баб-Зины и папика.

— Все равно спрошу.

— Как хочешь… И если найдешь ее, обязательно скажи, что я уже не могу больше! Пусть скорее со мной встретится!

— Ладно. — Андрей отключил связь и задумался.

Визит в бывшую Верину семью особой приятности не обещал, но Андрей уже не испытывал никаких эмоций, кроме тревоги за Веру. Он решительно отправился по известному ему адресу. Дверь открыла, как всегда, бывшая Верина свекровь. Она долго не могла понять, чего от нее хотят, стояла в проеме и с подозрением оглядывала гостя. Из квартиры тянуло чем-то затхлым пополам с пережаренными котлетами.

Наконец, шаркая тапочками, вышел Юрий и равнодушно сообщил: с Верой у него давным-давно никаких контактов не было. А напрасно она не звонит, могла бы и деньжат подбросить. И маме ноги полечить, а то болят… Мать тут же подхватила: да, очень болят, так ей и передайте. Они или не поняли ничего, или не хотели понять: Вера пропала, и он не может ее найти.

На вопрос, не искал ли еще кто-то Веру, они ответили: приходили, кажется, из жилконторы. Насчет прописки. Верой интересовались… И продолжали жаловаться.

Андрею быстро опротивел этот скулеж, и он спустился вниз, вышел на свежий воздух.

Я зачем сюда вообще залез? Не соображаю толком… Чччерт, темно, где лампочка… Вроде впереди, как это, рычаги. Под ногами педали, слева кнопки… Может, я куда-то не туда договорился… Последнее время мотает меня так, что не вспомнишь. Ага, тумблер над головой, включить. О! Я же в танке. Ну и ну!..

А руки-то дрожат. Не нравится мне это дрожание, и сам я себе не нравлюсь. Но что делать, другого-то себя у меня нет. Немощь тела преодолевается мощью духа. А немощь духа чем? Хитростью: уговариваешь его, что он все может. Уговариваешь, уговариваешь… И он вытирает сопли и действительно может.

Ты же сам этого хотел. Заплатил неслабую сумму, пропиарил акцию, пригласил журналюг. «Проезд человека в танке по дну Днепра!» И база эта с экстремальными играми кстати подвернулась. Они уже под водой джип проводили, в газетах об этом писали, по телевизору показывали. А тут — в танке. Круто!

Это как раз для меня. Проверить себя еще и еще. И с парашютом прыгал. И в джунглях без проводника. В пустыне без воды уже умирал. Ставить себе все новые и новые препятствия и каждый раз гадать: преодолею или нет? Разгадывать загадку по имени «я», заданную с самого рождения и не имеющую, видимо, никакого ответа в конце учебника, кроме одного: смерти.

Все, что угодно, лишь бы доказать всем, что не трус. И главное, самого себя в этом убедить. Каждый раз — как последний. Будто свое собственное последнее желание исполняешь. Кто знает, сколько мне осталось? Может, именно сегодня все кончится? И она, курносая, за мной наконец придет? И тогда отпустит это дикое напряжение, это ежедневное, ежеминутное ожидание смерти, этот ежедневный вопрос: зачем вы меня сюда рожали? Если все равно умирать, то не лучше ли поскорее и красиво?

Вениамин тщательно, как его инструктировали, нажал две кнопки: подачи масла и стартера. Задрожал корпус танка, завибрировало в ушах, потом глухо ухнуло — и дизель завелся. Шум двигателя не был ему слышен под водой, но вибрация стала ниже, мощнее.

Он взялся за рукоятки рычагов. Ччерт, ладони совершенно мокрые… Он вытер их об одежду и вновь взялся за рычаги. Что там дальше? А… Под горлом, прикрепленная к шлемофону, болталась пластмассовая кнопка.

— Я готов, — сказал он, нажав на нее. — Мотор завелся, все в порядке. Прием. — И отпустил кнопку.

— Давай тогда, — услышал Вениамин в наушниках сквозь помехи и треск. — Трогай потихоньку! Отбой.

Он выжал сцепление, правой рукой схватил рычаг переключения скоростей, еще раз посмотрел, где на нем выгравирована первая передача, воткнул ее, правой ступней чуть придавил педаль подачи топлива и плавно отпустил сцепление.

Танк медленно тронулся.

Сквозь узенькое окошко в переднем люке он мог различить лишь тусклую желтоватую мглу. Но движение, хоть и не было видимым, явно чувствовалось. Вениамин прибавил газу. Всем телом он ощущал малейшие неровности дна. Рычаги, которые он сжимал потными ладонями, были совсем не нужны — куда станешь поворачивать в этой тьме? Да и рискованно: могут отсоединиться специальные рукава, по которым выводятся наверх выхлопные газы.

— Как там у тебя, Веня? — послышалось в наушниках. — Прием.

— Еду, мать его так и перетак! — ответил Веня радостно. — Отбой.

Да это ж не сложнее, чем «ланосом» моим управлять. Класс, круто! «Вениамин Гейко проехал в танке по дну Днепра!» Так, наверное, напишут журналисты. Он ведь вам не кто-нибудь, а сын министра. Папочка будет морщиться и в сотый раз ворчать: «Зачем ты привлекаешь внимание к моей персоне?» А затем. Никак он не врубится: сын хочет привлечь внимание к своей собственной персоне.

И вообще, папуля, скажи спасибо, что я в казино уже не играю. Казино — это наркотик, страшный, отравляющий весь организм. Кому-кому, а уж Вене знакомо это исступление, жадный азарт, когда невозможно удержаться от все новых и новых ставок, когда надежда тебя ослепляет и превращает в безоглядного безумца. И никто не в силах тебя остановить… В этот момент рискнешь и своим, и чужим, и женой, и ребенком — чем угодно. Все ставишь на кон.

Все-таки бессмысленная забава — казино. Только этой дерзкой, сумасшедшей затеей и смог перебить вкус. Заполнить сосущую пустоту.

Он наклонился вперед, снова посмотрел в толстое стекло люка. Эх, хоть бы рыба какая проплыла. Или, лучше, пусть ему попадется затонувшая несколько сот лет назад славянская ладья. Он ее увидит, потом наверху опишет, а журналюги раздуют сенсацию.

Радость от удачного осуществления затеи пьянила Вениамина. Хотелось что-то вытворить, учудить, вырваться из узды, почувствовать очередную победу над курносой. А что это мы ползем на первой передаче? Врублю-ка я сразу третью, как на своей машине.

Он выжал сцепление, вдвинул рычаг переключения в щель третьей передачи и отпустил сцепление, одновременно добавляя газу.

Танк дернулся и затих. Наступила тишина.

Что… Что случилось?! Почему так тихо, аж уши заложило?

Наверное, заглох двигатель… Ничего, сейчас мы его опять запустим…

Он нажал обе кнопки.

Вввввввв — выл стартер. Ничего.

Он опять нажал, подержал подольше.

И опять ничего.

И в третий раз попробовал завести, держал кнопку стартера вдавленной целую минуту.

Ничего.

А в четвертый раз вообще никакой реакции не последовало.

Аккумулятор разрядился?!

Испуганный Вениамин вспомнил про связь. Он же не один! Ему сейчас помогут.

— Алло, Антоныч, у меня двигатель заглох. Прием, — сказал он. Молчание.

— Эй, наверху! Куда вы все подевались?! Антоныч! Прием!!!

Тишина.

— Ребята! Помогите! Эй, друзья, вы меня слышите?! Что ж вы меня бросили, гады!!!

Кровь отлила ото лба, от щек. Тусклый свет лампочки над головой померк. Он задышал часто-часто, и все равно воздуха не хватало. В глазах зазеленело, кишечник схватило судорогой.

— Аааааа!!!

Собственный голос в замкнутом пространстве отразился от металла, ударил ему в уши.

Доигрался.

Мысли завертелись штопором, забегали по внутренней стороне черепа, и поймать хоть одну, чтобы зацепиться за нее, он не мог. Голову распирало изнутри, казалось, она сейчас лопнет.

Руки беспорядочно шарили, нащупывая приборный щиток слева, рычаги, собственные колени, живот, грудь. Он еще живой, живой. Живой! А что потом?