- Ну как дела, Саша? - мягко спросил Михаил Ильич.

- Хуже некуда. Отпраздновали выпуск первого серийного танка, отмитинговали, а серии и в помине нет. Постоянные отступления от чертежей, подгонки вручную, техпроцесс не налажен. Словом, бедлам. Воюем с производственниками, но без толку.

- Воевать не надо, это не противники, а друзья, единомышленники. Дело у нас общее. Где возможно, идите им навстречу, упрощайте конструкцию. Тут железный закон - чем сложнее деталь, тем хуже она будет изготовлена. И наоборот, простая деталь - отличное исполнение. Учитывайте пожелания технологов, это тоже наши соратники.

- Дать им волю, так от конструкции ничего не останется. Всё испохабят, сделают на соплях, тяп-ляп.

- Этого допускать нельзя. Но разумные компромиссы неизбежны. Нельзя рассчитывать на то, что танки будут делать только мастера экстра-класса. Надо находить общий язык.

- Скорее возвращайтесь, Михаил Ильич. У вас это получится, вы для них авторитет, а я, увольте, не могу.

- Дело в том, Саша, - Михаил Ильич помолчал, словно собираясь с силами. - Дело в том… что на завод я… не вернусь. Да, самообманом заниматься нечего. - Голос его дрогнул. - Силы убывают… и это не остановить. Нечем остановить. Чудес не бывает.

Главное было сказано. Михаил Ильич заговорил прежним, спокойным голосом:

- Я напишу наркому, чтобы тебя утвердили главным конструктором. Какой-нибудь варяг в данной ситуации только испортит дело, а на заводе другой подходящей кандидатуры нет.

Подавленно молчавший Метелин вдруг заговорил торопливо и горячо:

- Не могу и не хочу, Михаил Ильич. Я конструктор, силён у доски. Какой из меня руководитель? Пусть Овчаренко, он знаток производства, да и язык у него подвешен. А для меня эти выступления на собраниях, совещаниях, митингах - нож острый.

- Это недостаток, но терпимый. Скоро мы научимся меньше говорить, а больше делать. И ценить не слова, а дела.

- Не утвердят меня, Михаил Ильич. Ведь я даже не инженер, а техник. А у Овчаренко - диплом инженера.

- Дело не в дипломе. У тебя - талант, смелость мысли, упорство в достижении цели. И что очень важно сейчас, безусловная преданность делу. Вот почему я решил рекомендовать тебя. Ты, к сожалению, мало работал с людьми, надо научиться с ними ладить, избегать конфликтов.

- Быть добрым и милым с бездельником, тупицей или подлецом не могу.

- Это и не требуется. Просто надо в каждом сотруднике видеть личность, постараться, чтобы он Мог проявить лучшие свои качества. Не делать из него пассивного исполнителя, а предоставить самостоятельность, инициативу, тогда даже средний по способностям человек может дать многое. Надо, чтобы коллектив состоял не из безликих исполнителей, а из самостоятельных работников, каждый из которых - лучший специалист в своем деле. Над этим надо работать, это трудно, но только таким и может быть настоящий творческий коллектив.

- Для этого надо быть таким, как вы, - Печально сказал Метелин. - Возвращайтесь, Михаил Ильич, без вас мы пропадем.

- Не пропадете. И вот что еще, Саша. Как только наладится дело с серией, сразу же приступайте к проекту новой машины. Как мы говорили, сохранить в основе Т-34, но двигатель расположить поперек танка, за счет этого уменьшить длину корпуса и при том же весе усилить лобовую броню, а возможно, и вооружение. Надо иметь задел на будущее. А теперь все, Саша. Желаю тебе успеха.

Вот так они и расстались - учитель и ученик, которому предстояло поднять и нести дальше поникшее знамя…

Тяжело было последнее свидание с женой и дочками. Вера, как всегда, старалась казаться оживленной и даже веселой, улыбалась, но в ее бесхитростных глазах Михаил Ильич читал все - и то, что она предупреждена врачами о близкой развязке, что ее мучат отчаяние и страх за будущее, что она держится из последних сил, на пределе. Вера, дочки… Им будет трудно без него. Последние три года он совсем оторвался от семьи. В Ленинграде хоть выходные проводили вместе, ездили всей семьей на взморье, в Петергоф или Детское село, часто гуляли в Летнем саду. Жили в самом центре, на Невском. А здесь он даже не видел как следует города. Утром чуть свет - на завод, а возвращался почти всегда ночью. И так каждый день без выходных, без отпуска. Вера совсем еще молода, а останется одна с тремя малолетними детьми. Все ждала, что он вот-вот освободится и они заживут по-прежнему, как в Ленинграде. Не дождалась. Как-то сложится ее судьба? А дочек? Они жмутся к матери, на него смотрят с удивлением (а может быть, с испугом), как на чужого. Вера вот-вот зарыдает. Конечно, о них позаботятся, в беде не оставят, но все-таки… Страдания, слезы. Что ж, не они первые, не они последние. Чем-чем, а вдовьим горем и сиротскими слезами Русь великая всегда была богата…

Опасаясь тяжкой сцены, Михаил Ильич так и не решился поговорить с женой вполне откровенно, как с Метелиным. Старался, как и она, делать вид, что это обычное свидание, каких еще будет немало, что он верит в благополучный исход. Проводил ее и дочек, как всегда, спокойно до двери, поцеловал на прощание, помахал рукой.

День 26 сентября выдался солнечный, теплый. С утра Михаил Ильич чувствовал себя не хуже обычного. После завтрака вышел на веранду, сел в свое плетеное кресло по соседству с компанией «козлов», которые тоже были уже «на посту». Вообще-то безобидное это занятие порядком раздражало Михаила Ильича. Ну как можно здоровым мужикам вот так бессмысленно часами убивать время? Сомнительная радость - стукнуть как можно громче костяшкой по столу. И так изо дня в день. Но довольны, шутят, смеются.

…Странно, но здесь все окружающие не замечают или делают вид, что не замечают его состояния. Грубость, бесчувственность? Вряд ли. Скорее всего, особого рода деликатность, так свойственная народу. Воспитание предписывает уделять тяжелобольному повышенное внимание, сочувствие. А народная мудрость подсказывает, что лучше не замечать его состояния, пусть думает, что ничего с ним особенного не происходит, и ему будет легче умирать, а это главное.

Выделялся в этом отношении мастер опытного цеха Пуденко. Поседевший, морщинистый, много повидавший Иван Васильевич любил соленую шутку и часто как ни в чем не бывало рассказывал Михаилу Ильичу грубоватые украинские анекдоты (в основном про Грицько и Параську) и сам же первым заливисто хохотал над ними. Он же был и заядлым «козлом», пытался даже и Михаила Ильича приобщить, к этой «умственной» игре.

Иван Васильевич видел, как Михаил Ильич, с трудом поднявшись с кресла и окинув страдальческим взглядом компанию «козлов», тихо пошел в свою комнату.

- А главному что-то нехорошо, - беспокойно сказал он. - И вид у него сегодня какой-то…

- Какой тут может быть вид, - перебил его один из партнеров. - Доктор вчера говорил - неделю не протянет. Давай лучше «рыбу» выкладывай.

Костяшки застучали снова.

- Беспокойно мне что-то, братцы, - снова заговорил Иван Васильевич. - Человек-то уж больно хороший. Пойду гляну, что с ним.

- Не суйся, куда не следует. На это доктора есть. А наше дело телячье. Ты чего двойку ставишь? Козлом хочешь остаться?

- Человек-то уж больно хороший… душевный. Пойду гляну.

Иван Васильевич решительно поднялся и торопливо зашагал, почти побежал к двери. У комнаты Кошкина он остановился, постучал. Ответа не было. Иван Васильевич открыл дверь, вошел. Михаил Ильич лежал на своей койке у открытого окна. Лицо спокойно, глаза закрыты, руки сложены на груди. Ветерок шевелил оконную занавеску, на стекле бился и жужжал одинокий шмель.

…До начала войны оставалось восемь месяцев и двадцать шесть дней.

Вместо эпилога

В одну из темных ночей октября 1941 года фашисты совершили массированный налет на Особый завод. Оборудование цехов было уже эвакуировано на Урал, бомбы падали на опустевшие заводские корпуса. Но вот на что обратили внимание очевидцы - несколько «юнкерсов», отделившись от основной группы, с остервенением бомбили… городской крематорий. Один за одним, с воем срываясь в пике, фашисты прицельно сыпали бомбы на ничем не примечательное здание, одиноко стоявшее в парке. Ошибка? Приняли крематорий за какой-то важный военный объект? А может быть, старательно выполняли какой-то особый приказ?