Посмотришь на Святых Отцов, и сразу понимаешь, как ничтожны все грехи. Стоит хорошенько попросить, и Служители Господа Йеси охотно замаливали любой грех. Естественно, если грех был не направлен на них самих. Вон Батюшка, царедворец, на все обвинения девицы выдает прощения всему залу — оптом. Две закрытые от народного взгляда церкви — одна при государевой думе, вторая при государевом суде, с золотыми купелями и выложенными золотом палатами, чтобы государевым помощникам было где покаяться в своих грехах, чего-то да стоили. Для экономии средств, Суд и Думу решили разместить там же, в церкви. Спали народные работники спокойно, часть грехов прощалась сразу же, не выходя из суда или с места, где закон новый провозглашали. Если покаялись и прошены, то вроде и не грех.
Но так было не всегда, отмаливать грехи государевых помощников отказывались наотрез без поесть-попить между молениями и крыши во время молений. Еще и зарплаты как у избранников запросили. Тут уж она не выдержала, пригрозив, что если дальше станут упираться, то и синагога рядом встанет, и мечеть, и кормиться будут при народе, а не при государевой казне. Образумились. Но надолго ли?
Ну, ничем не лучше этой простушки, которая умирала на Царе Батюшке, и, умирая, всеми мыслимыми и немыслимыми способами цеплялась за жизнь. Жертва с ужасом смотрела в ее глаза, когда она сдавливала лицо руками, едва не ломая челюсть, отмахивалась, пытаясь разжать ее руки на шее. Бледный мужчина — «Господь Йеся», который сидел позади, изображая Его Величество, заламывал ее руки назад, впивался в шею, пока кровь вливалась в его тело живительной энергией, не давая ране закрыться. Он враз успокаивал ломаку. Девица, наверное, больше вредила, чем помогала: она не хотела дать чудовищу ни единого шанса подняться против обвинений — сопротивление девушки злило ее, когда та нагло отказывалась от каждого греха, бормоча что-то невнятно через боль и стоны, каждый раз пыталась обличить в грехе всех, кто находился в гостиной. Даже побои не помогали, девица стояла на своем.
Ее бы на дыбу, посмотреть, сколько она там протянет…
Дядька Упырь поправлял мужчину, изображающего Господа, которому предстояло стать внутренней сущностью мужа, когда он вершил правосудие. Время от времени тот морщился от брезгливости, но Господь Его Величество не имел права ни на мягкость, ни на страх перед грехом. Девушка то и дело мочилась под себя красной лужей, когда ее настигал удар в живот. Живот в нескольких местах был порван, отбитые внутренности выпирали наружу. Она стонала, прижимая к себе колено. Колено тоже убирали, когда кто-то метил пнуть. Каждый ее стон вызывал у присутствующих едва сдерживаемое удовлетворение.
И пусть только потом проклятая попробует не застонать!
Желающих было много. Стояли в очередь. Как-никак судили чудовище, свидетелем желал выступить каждый. Девица лишь повизгивала и поскуливала, от каждого удара сгибаясь пополам, хватая воздух ртом. Колотили ее без передыху. Бьющих подбадривали возгласами и хлопками в ладоши. Манька прекрасно понимала, что происходит с тварью там, в Аду, как она извивается, как корчится в муках, как бьется и горит в огне. Поговаривали, что в Аду сознание не переставая каялось и молилось всем, кто сразу уходил в Рай, завидуя бывшим последними. У Бога нет первых и последних, все равны, но есть первые, и есть те, которые после. Значит, они последние — и завидовать чудовище будет им до Судного дня!
С другой стороны, строптивость — тоже хорошо. Это здесь, на земле, сопротивление уготованного образа могло натолкнуть гниду на мысль противостоять людям, а в Аду так даже лучше. Вот обратятся к ней: «Каешься ли ты?» А она: «Нет, не каюсь, вы сами кайтесь!» — и полдела сделано. Кто такую дуру потерпит?! Разве не должны будут наказать еще сильнее? Дьяволу уж точно не понравится! Проклятой больнее — муженек добрее! Может, как раз наоборот надо, а то каяться заставляли много, умерла — и началось: это не возьми, это не для тебя, это нельзя — с ума сойдешь!
Да пусть говорит, что хочет! Девица входила в чрево через уста, чтобы извергнуться вон, а все, что входит в уста, осквернить не может. Собой она могла осквернить только чудовище, выходя из сердца и уст проклятой. Здесь, у мужа, устами говорили они сами, заранее позаботившись о светильниках и о масле, которое горит и вечером, и ночью. Самые добрые, самые любящие слова вошли от них в чрево проклятой, чтобы выйти здесь.
Исправить двоедушие по закону свободы — это ли не благое дело?
«Всякому имеющему дано будет, а у неимеющего отнимется и то, что имеет».
Она поимела, и имеет — целое государство. У чудовища сроду ничего не бывало, последнюю сараюшку ее, хи-хи-хи, сожгли! Не имела — и отнялось, что имела. Наверное, проклятая не отказалась бы иметь над собою себя в образе Спасителя, но кто позволил бы! Званых много, избранных мало. Рожей не вышла! Сказано: «врагов же моих тех, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мною».
Не избейте — убейте! Закопайте живьем! Им нет места на земле!
Не в первый и не в последний раз она исправляет ошибки природы. Где несправедливость?
Спасителя Манька любила. Гордилась. И радовалась, но не только той радостью, которая возводила ее до престола Божьей Помазанницы. Обильная Кровь и Плоть, которую давал ей Спаситель на каждый день, была заветом между Помазанником и Сыном Божьим. Иго, наложенное на нее, она несла с удивительной легкостью и не тяготилась им. Она уже не могла обходиться без крови, которая питала ее и, получая удовольствие, совмещала полезное с приятным. В любом случае, одно другому не мешало. Если есть путы, от них надо избавляться. Духом Святым должен крестится умный человек, чтобы не быть душевным. Не одному, а двум любящим сердцам Спаситель указал путь ко Свету, позволив связать себя на земле, чтобы быть связанными на Небе. И двое имеют и веру, и надежду, и любовь. За любовь многие грехи простятся. Закрыть глаза и остаться сухим никому не удастся: истина перед глазами, все видят, все у дел, а если остался глух и слеп, не тебя ли презрением отдалил от себя Господь Йеся, Владыка царей земных? Не на тебя ли указал своим верным братьям и сестрам, чтобы отдать на заклание?! Ибо пришла, сказала — не послушал, пришли трое, заплевали — не услышал, церковь Спасителя попеняла — не понял. Значит, язычник и мытарь. Быть таким брошенными в геенну, где червь не умирает, и огонь не угасает.
Тайная вечеря удалась на славу: вампиры, присутствующие на обряде очищения остались довольны. Их полуобнаженные, истомленные усталостью и негой тела говорили сами за себя. Лобзание Святых! Многие уже просто отдыхали, поедая то, что осталось от предыдущей девушки, зажаривая нежное мясо над огнем. Ни с чем не сравнимое удовольствие. Некоторые все еще омывали друг другу ноги, вытирая полотенцем, которыми перепоясывались.
Кто-то скажет: «а как же?»
А разве умирать, не доставляя удовольствие, просто сгнивая, как падаль, чем-то лучше, чем быть съеденным?
И совсем Манька удивилась, когда голосом, чем-то напоминающим голос русалок, крикнула во всю мощь своих легких, когда решила, что девица ей порядком поднадоела.
— Пусть умрет! — она противоестественно, как-то даже театрально взмахнула руками, щелкнув плетью. — Убейте! Снимите оковы, будьте свободны! Кричи, проклинай Бога и Дьявола!
— Не убивайте меня! Пожалуйста! Не убивайте! — прохрипела девушка.
— Я что-то непонятно сказала? Ну!.. Ну! — грозно вопросила Манька.
— Я проклинаю Бога и Дьявола… Нет! Ххх… Я же проклинаю… — кровь пошла горлом. — Я никого не проклинала бы, вас только…
— Пусть будет проклято исчадье Ада! Антихрист, пшел вон из нашего дома! Проклят всякий, кто помогает отродью! Умри! И отсебятину не придумывай, читай… Сдохнешь с тобой…
— Я, Господи, проклинаю, умри, или меня убей… Бог мерзость, Бог свинья… Дьявол злой, я готовлю ему могилу…
Глядя на девицу, Манька понимала — не врет. Так оно и было, хоть и читала по бумажке. Бог отнесся к ней по-свински. Она злится, наверное, вопиет о несправедливости. И что бы не говорила, чтобы не делала, ей не дано было изменить предначертанное. Бог не любил ее. Спаситель не любил ее, проклянув прежде, чем родилась, когда вооружил против нее армию вампиров. Она не любила ее. Положа руку на сердце, Манька призналась себе: быть Богом, пожалуй, приятнее, чем быть Ее Величеством — в руке Бога жизнь и смерть. В гостиной собрались именно Боги, которые осознавали свое величие. Приятные мысли приходили сами собой, когда взгляд ее падал на истерзанное тело: «Мы спим рядом с вами, одеваемся, как вы, ходим посреди вас. Но вы не можете послать нас на смерть, а мы можем. И пошлем — не раз и не два! И будете убивать друг друга. Мы будем смотреть на вас, и говорить с вами, и вы будете пить наши слова, как мед. Вы нуждаетесь в нас, во всех, кто сидит здесь, тихо обсуждая последние новости. Не об убитых, конечно же, о Благодетелях, которым за морем не сидится. Что вы без нас? И побежите от нас к ним, а там то же самое… — мысли ее стали грустными. — К нам почему-то не бегут… ну и не надо! — и тут же избавилась от них. — Это у них с кровью проблемы, а у нас ресурсы неограниченные! Пей, ешь, сколько влезет, и налоги не плати, если мышца над тобой простерта крепкая. А как хотели, поесть нашей плоти, попить нашей кровушки, мощами нашими подлечиться, помолиться на своих костях в церквях наших и корить нас за то, что берем плату?»
