— Вот так и Сербия: никогда больше не пойдет в поход, не поднимется со дна. На веки вечные!!! — заключил Паша.

…Год спустя турки снова подошли к Мамуле и Превлаке. Турки снова встали на рейд на недоступном расстоянии от береговой пушки крепости. Едва выпустив пару залпов в сторону крепости, корабли внезапно стали разворачиваться и покидать залив. Флагманский корабль застыл как вкопанный посреди входа в бухту, дернулся на сотню метров к берегу, затем покачнулся на правый борт и начал медленно погружаться на дно.

Проплывая узкий проход, корабли турок стали доступны береговым пушкам которцев. Течение сносило их к Превлаке, а повернутые паруса — к Мамуле. Со стороны Розы к заливу Ципавицы вышли четыре которских галеры с пушками, заряженными огненной смесью.

Разгром был завершен к вечеру.

Выяснилось, что после того, как флагман достиг входа в залив Ципавицы со стороны берега — там, где из-под волн выглядывали рифы, а барашки словно причесывали их каменные головы, показался сначала какой-то шест, затем еще один, затем третий и вдруг, в набегающей волне турецкий носовой смотрящий увидел, как из морской пучины вырастает прямо на его глазах нос большого корабля. На крик «полундра, таран», моряки сбежались на нос, и недовольный экипажем капитан Паша-бег что-то закричал с верхней палубы.

В это время турки с других кораблей с ужасом наблюдали, как море преподносит им страшный подарок — пробитый борт, место надлома форпика, полные водой грязные паруса, повисшие на реях. Тяжелые брамсели, затем грот, фок и бизань с почти прогнившими тряпками, висящими словно лохмотья на нищем, дополняли эту картину. На бортах висели зеленые водоросли, прозрачные медузы цеплялись за торчащие и сломанные реи, падая в бурлящую воду. На капитанском мостике, вцепившись в штурвал, стоял скелет в морской тельняшке и непромокаемых брюках. Правая штанина была порвана и почти оторвалась, из-под нее была видна кость. Пустые глазницы были заполнены водой, она словно слезы стекала на палубу. Кое-где на палубе в разных позах лежали и сидели такие же скелеты. Корабль все более поднимался из воды и шел прямо на турецкого флагмана. На флагмане отчетливо были видны детали былых украшений призрака, на правом борту чернела надпись. «Это Эспасин», — раздался шепот между турками. Паша-бег взял подзорную трубу и рассматривал надвигающийся корабль. «Ай, шайтан!», — воскликнул Паша, — «Это же капитан Эспасина!! Ай, собака страшная». Паша-бег выбежал на палубу и скомандовал «право руля, полный ход!!».

Команда неотрывно наблюдала за происходящим. Паша-бег еще раз крикнул на матросов, все происходило в течение каких-то двух-трех минут. Матросы, в полном шоке начали разворачивать бриг. Двое, залезшие на верхние реи, засмотрелись и с криком отчаяния попадали в море. В этой суете обезумевшие от страха матросы совсем забыли, что, как и в прошлый год, бросили они якорь на фьорды, чтоб их не сносило к крепости течением. Прилагая бесплодные усилия, члены команды все чаще слышали вокруг себя слово «рок, рок, смерть» и как загипнотизированные смотрели в сторону Эспасина. Оборонявшие Мамулу — единственные, кто видел поднимающийся Эспасин, не верили своим глазам. Огромный бриг как заколдованный принял своим бортом жуткий по силе своей удар. Вслед за глухим стуком раздался треск, люди начали прыгать за борт, оставшиеся забегали по палубе в поисках спасительных шлюпок. Эспасин протаранил бриг почти насквозь, корма которого расщепилась и с грохотом рухнула в волны. За брызгами уже не видно было капитана за штурвалом Эспасина, однако оставшиеся без флагмана корабли попытались уйти из залива».

Позднее, месяца два спустя, Мстислав от боснийских моряков слышал эту же историю в кратком изложении. Они сидели в трактире и перешептывались. Отрывками сидящий рядом Мстислав ловил их разговор. История стала легендой, а слова Паши про Сербию и сбывшееся пророчество Зорана молва разнесла далеко за пределы бывшей Византии. Говорили моряки, что до сих пор турки, увидев в тумане морском торчащие шесты или силуэт шхуны, с ужасом поворачивают суда свои назад. Еще говорили, что один черногорский корабль терпел крушение в сильный шторм и, когда оставшиеся в живых моряки ждали в шлюпке, когда и их примет злое море, из-под воды поднялся огромный корабль со скелетом за штурвалом и, подхватив их шлюпку, понес сквозь бурные волны к родным берегам. Девять безумных моряков нашли рядом с портом города Бар. Они провели без сознания три дня и все время твердили про корабль мертвецов. Были и другие свидетельства, что год назад Эспасин не ушел в свой последний поход.

Мстислав не верил в такого рода чудеса, однако, история с Эспасином показалась ему символичной. По крайней мере, она научила турок принимать этот горный народ весьма всерьез.

«Больное воображение, массовые галлюцинации — что это может быть?», — перебирал он в своей голове версии случившегося. Все как один очевидцы говорили, что видели корабль, пробивающий флагман турков. Кстати, никто не видел Паша-бега после этого боя. Турки, жившие в плену, считали, что его унес дьявол. Турки, которые вернулись назад, надеялись, что он не утонул, и скоро вернется и расскажет, что за хитрость придумали эти славяне.

И тут Мстислав понял. Течения на входе в Которскую бухту были направлены в разные стороны. В то время как море пыталось закатить воду в бухту, со стороны заливов Ципавицы и Добрецы вода шла к берегу, возвращая морскую воду назад. Со стороны Херцог-Новского залива течение было наиболее сильным и потому вымывало порой попавшие в него лодки рыбаков в открытое море. Такое тут случалось и не раз. Как-то такое случалось и на Волхове, вспомнил Мстислав. Дед его рассказывал, как его двоюродный брат не послушал старцев, запрещавших ловить рыбу в затоне перед Юрьевым, и полез в самый его центр. Брата унесло вглубь Ильмень озера, где он и сгинул. Говорили новгородцы и о том, что в этом месте нельзя хоронить умершие корабли, а то они проснутся и будут как призраки бродить по Ильменю. Действительно, при особо сильном выносящем течении со дна поднимаются всякие водоросли и остатки рыбацких лодок, видимо, Эспасин тоже сорвало с его пристанища. «Но, как бы то ни было», — подумал Мстислав, — «эта версия не подлежит оглашению. Любая легенда, если она красива, священна».

В задумчивости Мстислав пришел к себе домой и понял, что пора и ему приниматься за дело. Для того решил он съездить в Котор, к боснийскому воеводе. «Большая война не за горами», — подумал Мстислав и поймал себя на мысли, что именно за горами. Проплывая на лодке между Диновичами и Митровичами, Мстислав медленно оценивал достоинства этой местности. Оборону держать здесь так же легко, как научиться пить из ручья: только согнись пониже и вставай порезче. Леса и горы были естественной крепостью, любой житель с детства владел мечом и веслом, лучники могли за полверсты поразить скачущую лань, а кони ступали по горным тропам так, как будто снежные барсы крались промеж скользких уступов.

Древние иллирийские поселения торчали то там, то здесь на просторе Луштицы. Округленные и отточенные временем камни все еще напоминали древние крепости и курганы, а гордые местные жители до сих пор считали, что жизнь на земле началась, когда с маленького даже по черногорским меркам Обозника спустились Адам и Ева и попали в дивный райский сад. Сады здесь и вправду райские: каких только фруктов здесь нет: апельсины, яблоки, гранаты и абрикосы — все сочное и сладкое, будто искушение.

Далее проехал Мстислав Кртоле — самую узкую полоску суши во всей Которской бухте. Казалось, что двадцати минут пешком хватит, чтобы пересечь этот перешеек пешком. Прженьская впадина («выгрыз моря», как его здесь про себя называют) и вправду выглядит словно место откушенного кусочка суши. Тихо шуршала под повозкой речка Калюжина, затем храм в Дубе, и предместья Котора…

Мстислав зашел к воеводе ближе к вечеру. Они вышли на набережную, и воевода заметил:

— Ты славный воин, если верить словам твоим. Но будешь ли ты любить свою новую родину так, как любил старую?